Историки железного века

Разумеется, историческая наука не стояла на месте, советская в том числе, и были основания считать те или иные трактовки 20-х пройденным этапом. Но можно ли полноценно понять «якобино-центризм» самого Манфреда, отстаиваемую им концецию «революционно-демократической диктатуры» или «плебейский якобинизм» в трактовке Алексеева-Попова без обращения к 20-м? Далин создавал свою бабувистику в полемике с П.П. Щеголевым, работы Захера 60-х годов были прямым продолжением его же работ 20-х. Сытин в последний период жизни черпал вдохновение в ранней советской историографии. А в системосозидательстве Поршнева его проницательные оппоненты по справедливости почувствовали дух ранней поры революционного марксизма.

Актуальна задача воссоздания всей истории отечественного знания о Французской революции от 'ecole russe, прославленной старой «русской школы» до «новой русской школы», как называют современных исследователей[8]. Уверен, не получится континуитет в воспроизведении причудливой траектории отечественного историознания, если будут выпадать отдельные этапы, как и случилось в советское время с творчеством Владимира Ивановича Герье.

В последнее время много сделано для восстановления значения Герье как основоположника 'ecole russe, начиная с первого университетского курса по Французской революции (1868). И, подобно тому как коллеги добивались инкорпорирования основоположника отечественной историографии Французской революции, я с тем же чувством историографической справедливости ратую за «возвращение в строй» историков 20-х годов. И надеюсь, главами о Фридлянде, Старосельском, Захере вношу свой вклад в решение поставленной историографической задачи.

Именно в характеристике 20-х особенно явственно через человеческие судьбы проступает Время. Через творчество выдающихся предшественников воссоздаются и широкая панорама, и суровая драматургия советского историознания. Приходится, понятно, только гадать, как бы развивалась советская историческая наука, если бы не политические репрессии, исковерковавшие жизнь многих ее достойных представителей, наложившие тяжкий отпечаток на коллективную психологию всего профессионального сообщества и самую способность людей науки к творчеству.

Железный век сталинщины в изучении Французской революции обернулся почти тотальными репрессиями, фактически подверглось разгрому все поколение историков 20-х. Был расстрелян Фридлянд, по два десятилетия провели в заключении Старосельский, Далин, Захер. Тарле и Манфреду довелось испытать арест, следствие, ссылку. Естественно ставить вопрос о человеческих утратах, а в социетарном масштабе – о чудовищной растрате интеллектуального капитала общества и порочности режима, не пожелавшего найти достойное применение этому бесценному капиталу.

Моим принципом в отношении советской историографии было и остается фокусирование на позитиве, на том, что замысливалось и делалось. Далеко не всё осуществилось в полной мере, нереализованными остались возможности многих ученых. И, конечно, масштаб свершенного различен, различается и место, которое они заняли в исторической науке. Однако, как заповедывал Жюль Мишле, каждый имеет право на историю[9]. В личностном плане главное, что мои персонажи – самобытные и яркие люди науки.

Воссоздание полноты отечественного историознания Французской революции есть не простая историографическая задача, более того – это не просто историографическая задача. Знание событий и деятелей той французской эпохи вошло в отечественную культуру, представляет устойчивую национальную традицию[10]. «Есть истинно духовные задачи, а мистика есть признак неудачи», – молвил поэт. Воссоздание полноты указанной традиции и ее глубокой целостности есть, как я убежден, истинно духовная задача, а привнесение идеологических критериев отбора отдает не мистикой, конечно, но схоластикой. Грешна была этим советская историография, не хотелось бы повторения пройденного.

Понятно, следует выйти за рамки идеологических оценок; однако это отнюдь не означает их отбросить. Идеология была тем воздухом, которым дышали мои персонажи. Основным ее содержанием оказалась революционная традиция. В советское время она явилась в облике государственного социализма. И в постсоветское время стало принятым отождествлять крах такой разновидности социализма с искоренением революционной традиции. Очевидно, смотреть надо шире. Во-первых, Французская революция имела сугубо косвенное и опосредованное отношение к коммунизму. Во-вторых, и в Российской революции, как стало ясно к 1991 г., с доктринальным социализмом не получилось. Между тем реализовался ценой огромных человеческих жертв и с большими социальными и политическими искажениями (если брать за ориентир Декларацию прав человека и гражданина 1789 г.) модернизационный проект (урбанизация, индустриализация, культурная революция).