Возможность ликвидировать этот концептуальный недостаток, соединить политическую волю власти с интеллектуальным потенциалом общества существовала. Пример – программы «400 дней доверия»[210]
и «500 дней»[211], которые рассматривались на высшем уровне как российской, так и союзной власти. Однако реализован этот вариант не был.Реальность – процессы, происходившие внутри власти, безнадежно отставали (и чем дальше, тем надежды становилось меньше) от движения освобожденной общественной мысли и процессов, происходивших в стране.
В конце 80-х актуальной была идея заключения нового союзного договора, дающего больше самостоятельности (прежде всего экономической) республикам. Для того времени такая степень компромисса, движения навстречу потребностям республик со стороны союзного центра была достаточной. Однако со стороны союзного центра не было даже попыток движения в этом направлении. Они начались только в 1990 г., но к тому времени момент был упущен политически. В1991 г. СССР перестал существовать.
Экономическая реформа, начавшаяся в 1992 г., соответствовала модели форсирования преобразований, для которой характерно рассмотрение населения скорее как ресурса, а не цели модернизации, ставка на «опережающие» социальные группы, реформаторский фетишизм.
Очевидно не оправдывалось ожидание того, что падение тоталитарного государства и рыночные отношения автоматически вызовут к жизни новую культурно-политическую и институциональную «надстройку».
Егор Гайдар в одной из последних работ ретроспективно сетовал на то, что ошибочными были не действия реформаторов, а их надежды на то, что «преодоление трансформационной рецессии, начало экономического роста, повышение реальных доходов населения позволят заменить несбыточные мечты о восстановлении империи прозаичными заботами о собственном благосостоянии»[212]
.В основе этого противопоставления – убежденность в том, что необходимые векторы перемен в сознании следующие:
♦ уход от коллективного и развитие индивидуального;
♦ уход от поиска несбыточного державного идеала к решению реальных повседневных проблем.
Задача реформ воспринималась как преодоление коллективистской традиции, которая виделась и в крестьянской общине, и в большевистской коммуне.
В действительности русское общество было застигнуто катастрофой октября 1917 г. на стадии далеко зашедшего, но не завершенного процесса распада традиционного общества вообще и крестьянской общины в частности. Логическим завершением этого процесса должно было стать формирование общества на новых основаниях. Этот естественный процесс был прерван. Коммунистический эксперимент не отбросил страну назад, к общине, а в какой-то степени «заморозил» стадию распада с растерянным, дезориентированным сознанием. Когда тоталитарная «заморозка» отошла, проблемой, основным проявлением «архаики» стали не коллективистские рефлексы, а нараставшая атомизация.
Ошибочным было и противопоставление «мечты об империи» «заботам о благосостоянии».
Мы понимаем, на чем основано это распространенное противопоставление.