Историко-политические заметки: народ, страна, реформы

Советская система постоянно ощущала недостаток легитимности и необходимость его восполнения. Вместо реальных выборов, парламентаризма, разделения властей, были декоративные ритуалы, но они неукоснительно соблюдались.

Стремление обрести дополнительную опору, легитимизироваться, породило и миф о большевиках и их режиме как продолжателях традиций исторической России, которые взяли на себя ответственность за страну и предотвратили ее распад.

Видимо, именно за талантливое творческое обоснование этого тезиса Сталин любил пьесу «Дни Турбиных» Михаила Булгакова. Там пришествие большевиков удачно «разведено» с хаосом и жестокостью социального переворота и Гражданской войны. Их олицетворяет Петлюра. Большевикам же в качестве смысловой нагрузки достается новый порядок – непривычный, непонятный, но объективно неизбежный, необходимый для сохранения России в меняющемся мире. Большевики, в отличие от царского офицерства, оставшегося без царя, оказываются способными победить национализм, Петлюру, хаос и дать надежду на продолжение в новых условиях мирной жизни в киевской квартире за окнами с кремовыми шторами. Один из финальных диалогов офицеров:

«Студзинский. Была у нас Россия – великая держава!..

Мышлаевский. И будет!.. Будет!..

Студзинский. Да, будет, будет – ждите!

Мышлаевский. Прежней не будет, новая будет. Новая! А ты вот что мне скажи. Когда вас расхлопают на Дону – а что вас расхлопают, я вам предсказываю, – и когда ваш Деникин даст деру за границу – а я вам это тоже предсказываю, – тогда куда?

Студзинский. Тоже за границу.

Мышлаевский. Нужны вы там, как пушке третье колесо! Куда не приедете, в харю наплюют от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь в России. И будь с ней что будет!.. Ну и конечно, довольно, я закрываю собрание.

Студзинский. Я вижу, что я одинок»[149].

Впрочем, источником этого мифа была не только советская Россия. Эмигрантская среда породила национал-большевизм – идеологию, представляющую большевиков силой, продолжающей державные традиции исторической России в адекватной для XX в. форме, европейской аналогией которой является итальянский и германский фашизм. Идеологом национал-большевизма стал офицер-эмигрант Николай Устрялов[150]. Сам он пал жертвой собственной идеи – вернулся в СССР в 1934-м и был расстрелян в 1937-м, но его ключевая мысль воспроизводилась в практике большевистской власти.

На фоне разраставшегося террора второй половины 30-х гг. место умопомрачительных идеологических фантазий первых лет революции с их примитивным, но безусловным интернационализмом стали занимать более практичные и приземленные подходы патриотической эклектики, когда и Пушкин, и Иван Грозный, и Минин и Пожарский, и маршал Климент Ворошилов, и Беломорско-Балтийский канал получали свое примерно равнозначное место в отечественном «пантеоне».