Истовик-камень

Между тем внутри овчины обнаружился кусок блестяще-синего шёлка. И в этом шелку лежал не очень большой – со среднюю дыню – продолговатый валунок льда. Отполированный и идеально прозрачный. Лёд, застывший столь давно и столь крепко, что ни жар солнца, ни – подавно – тепло человеческих рук уже не могли его отогреть. О том, что эта вода была когда-то живой и текучей, напоминали только вмороженные внутрь кочки земли, поросшие заиндевелой травой. Казалось – колоски и траву в хрустальной глубине до сих пор овевал неосязаемый ветер…

– Кремнёвый дикарь!..[15] – с законной гордостью проговорил Шаркут. Хотя, конечно, Хранителю никаких пояснений не требовалось.

Старик разгладил бороду и, не отрывая взгляда от камня, только спросил:

– Твой мальчишка нашёл, я полагаю?.. То-то ты его сюда и привёл?

– А знаешь, где нашёл-то? – довольный тем, как Хранитель воспринял подношение, засмеялся Шаркут. – Нипочём не догадаешься. В стенке штольни, возле самых ворот. Камень как камень, лежал себе и лежал! Добрых пять лет на него крепь опиралась. А мой малявка пристал – стукни да стукни. Я стукнул, корку отбил, потом рукавом протёр – и аж глаза заслезились!.. Красавец, а? Этот малый, как подрастёт, чего доброго, сам Истовик-камень сыщет…

В его голосе звучала почти отеческая гордость за своего лозоходца.

– Не упоминал бы ты всуе… – неодобрительно буркнул Хранитель.

И в это время Каттай учуял запах. Несильный, но явственный. Запах сразу ему не понравился. Зачарованный великолепием Сокровищницы, он успел было отвлечься от чёрной жути, накатившей на него снаружи, но тут ощущение вернулось сразу и прочно. «Почему, во имя Лунного Неба?..» Запах вроде бы даже не нёс в себе ничего особо пугающего – ни разложения, ни крови. Так могло бы пахнуть сдобное печенье, забытое и завалявшееся в коробке. Беда только – ни к какому печенью этот сладковато-затхлый душок касательства не имел. Было в нём что-то… Каттай бы не взялся толком сказать… неестественное, неправильное. НЕХОРОШЕЕ…

Ему сразу захотелось зажать пальцами нос, а лучше вообще не вдыхать, пока они с Шаркутом не выберутся наружу. Тем не менее мальчик сперва оглянулся, а потом даже сделал шаг в сторону – посмотреть, откуда же пахнет и что там такое. Это была дерзость, конечно, непростительная, и он сразу вернулся. По счастью, старик и распорядитель, занятые кремнёвым дикарём (который Каттай, зная, что поименовать камень ему никто не позволит, всё же именовал про себя «Степное предзимье»), не обратили на короткую отлучку раба никакого внимания. А может, и запаха не учуяли, ибо давно привыкли к нему.

За извитыми и складчатыми, точно обвисшие знамёна, колоннами Каттай увидел огромную глыбу. Цельный занорыш, вырубленный в руднике и притащенный сюда неимоверными, должно быть, трудами. Уж верно, не обошлось без погибших невольников, как дома, в Гарната-кате, когда очередному вельможе доставлялось его Посмертное Тело… Каменотёсы проделали в глыбе дверь со ступеньками, и хитроумно направленные лучи (не то запрятанные светильники, поди разбери) заставляли кристаллы вареника,[16] крупно выстилавшие занорыш, сиять мрачным багрово-фиолетовым светом. А посередине было устроено ложе. И на этом ложе, всё громче постанывая то ли от муки, то ли от наслаждения, ворочалась обнажённая женщина. Не особенно молодая, совсем не стройная и не очень красивая. И с нею был мужчина. Раб. Грязный, косматый рудокоп из забоя, прикованный цепью к стене. За ним, поигрывая в руке кнутом, наблюдал дюжий надсмотрщик. Очень скоро раба предадут мучительной смерти, по прихоти Хозяйки возрождая легенду о древней царице, казнившей мужчин после ночи любви. Пока же она извивалась в бесстыдном приступе страсти, и на рыхлом бледном теле переливались драгоценности, перед которыми всё праздничное убранство государыни шулхаддаты показались бы горстью побрякушек из захудалой лавчонки…

И надо всем этим плыл, завиваясь из маленькой курильницы, гнилостно-сладкий дымок. Угрюмое свечение камней и его окрашивало зловещим пурпуром…

– …Я так прямо на шёлке бы и оставил, – убеждал Хранителя Шаркут.

– Ну да. Ты ещё овчинку подстели, чтобы ему лежалось помягче…

Когда они садились на отдохнувших коней, собираясь в обратный путь, негаданно подсмотренное в Сокровищнице продолжало висеть перед внутренним взором Каттая. Однако вместе с холодным ветром за пределами Долины явились иные, более важные мысли, и примерно посередине дороги мальчик отважился спросить:

– Не прогневается ли великодушный и милостивый господин мой, если ничтожный раб попросит его растолковать одну малость?..

– Спрашивай, – разрешил Шаркут. Каттай удачно выбрал время: властелин и гроза Южного Зуба пребывал в самом добром расположении духа.

– Господин мой, правда ли то, что сказал почтенный Хранитель? О том, что рабу, отыскавшему россыпь Звёзд Бездны, в старину давали свободу?..

– Правда. Только при мне подобного уже не случалось.

– Господин мой… А что, если бы некий раб вновь нашёл под Южным Зубом жилу Пламени Недр?..