Истовик-камень

На двадцать девятом уровне, совсем недавно покинутом и забытом, теперь кишмя кишели рабы и вовсю кипела работа. Распорядитель Шаркут ничуть не усомнился в реальности Пламени Недр, довольно-таки сбивчиво описанного Каттаем, и без промедления отрядил туда порядочное количество народа, вооружённого всем необходимым для проходки. Только, к некоторому разочарованию юного лозоходца, вместо того чтобы сразу ломать камень «чела», рудокопы под водительством Шаркута стали для начала переделывать всю выработку. Первым долгом из верхних уровней спустили толстые створки, выкованные в рудничных мастерских, и весьма добросовестно вмазали их возле входа в забой, там, где пористое ложе Пламени Недр сменялось несокрушимым гранитом. Створки, как сразу заметил любопытный Каттай, были очень плотно – волос не пролезет – пригнаны одна к другой и к каменной ободверине. Открывались они внутрь забоя, а смыкал их могучий и довольно хитрый замок. Такой, что снаружи ворота достаточно было просто захлопнуть, потянув на себя, – и всё, обратно только ключом. Огромным, только что выкованным серебристым ключом, висевшим на поясе у Шаркута.

«Как же доверяет мне господин распорядитель, – с бьющимся сердцем думал Каттай. – Он даже в глаза ещё не видел опалов, но полагает, что я в самом деле обнаружил сокровище, которое следует охранять!»

Когда испытывали работу только что подвешенных створок, под ноги Шаркуту попался череп принесённого в жертву раба. Он мешал воротам закрываться, и распорядитель небрежным пинком отшвырнул его прочь. Череп, пролежавший на одном месте лет двадцать, самым непристойным образом закувыркался в воздухе, потом ударился о стену, и нижняя челюсть у него отвалилась. От этого вечная усмешка мёртвой головы из неопределённо-надменной стала зловещей. Не только Каттай – все, кто видел, втянули головы в плечи, ни дать ни взять ожидая появления призрака. А юный лозоходец почему-то вспомнил об Опасности, про которую он, как и обо всём прочем, без утайки поведал распорядителю. «Что вдруг, если эти ворота – не для охраны опалов, а… от НЕЁ?»

Он, впрочем, оставил промелькнувшую мысль и почти тут же забыл. И правда – Опасность была непредставимо громадна. Отсроченная кара Богов, превосходящая всякое человеческое разумение. Защититься от Неё с помощью каких-то жалких ворот, пусть даже выкованных из металла? От кары Богов – с помощью изделия человеческих рук?..

Каттай очень обрадовался, заметив среди каторжан, согнанных работать на «его» уровне, саккаремца Дистена. Бывший горшечник выглядел поседевшим и согнутым. Так, словно все года его жизни, о коих он вскользь упоминал по пути, в одночасье на него навалились. Каттай помнил его пожилым крепким мужчиной, а встретил воистину старика. Рудники не молодили и не красили никого – кроме, может, Хозяев… да и это после увиденного в Сокровищнице было сомнительно.

– Здравствуй, дядя Дистен, – подошёл к нему Каттай.

– И ты здравствуй, малыш, – удивился Должник. Серьга-«ходачиха» в ухе Каттая настолько изумила его, что он даже протянул руку потрогать: – Так, значит, не врут люди, будто здешнюю жилу усмотрел некий шустрый мальчонка? А я-то не верил, старый дырявый кувшин! И ты в самом деле чуешь камни в земле?..

– Я уже наполовину выкупился, дядя Дистен. Господин Шаркут сам мне сказал. Когда я выкуплюсь совсем и поеду домой, я обязательно тебя заберу. И Тиргея, и…

Горшечник усмехнулся:

– Спасибо, малыш.

Распорядитель Шаркут самолично присматривал за работой в забое. Когда он счёл наконец, что всё было готово, и велел-таки рубить «чело», Каттай стоял рядом с ним. Это само по себе было удивительной честью и в другое время заняло бы все его мысли, но не теперь. Каттай был уверен, что не ошибся, однако сердце колотилось у горла. А что, если всё-таки?.. А вдруг?..

Всякая человеческая способность, если пользоваться ею внимательно и с умом, обостряется и оттачивается. Иногда совершенствование происходит постепенно, иногда же становится заметно не сразу, но зато потом прорывается, как водопад. Стоя подле Шаркута, Каттай напряжённо всматривался в «чело», освещённое сразу несколькими факелами. Кирки рабов врезались в пористый податливый камень, откалывая его неровными, рваными глыбками. Тяжёлый, острый металл, заносимый равнодушными руками, плохо гнущимися от застарелой усталости… Каттай вдруг осознал: для простых рудокопов опаловая жила значила совсем не то, что для него. Он успел полюбить камни, таившиеся в глубине, для него они были живыми. И радужно-чёрные, целое созвездие которых зависло в мрачном великолепии совсем рядом, и огненные, чьи тревожные пламена застыли чуть дальше, и…

Да как вообще могло быть, что другие рабы оставались слепы и глухи к тому, что так ясно чувствовал он сам?..

– Господин Шаркут, вели им остановиться!.. – вырвалось у Каттая. – Они его покалечат!..

– Стоять!.. – немедленно рявкнул Шаркут. Проходчики, знавшие его нрав, так и шарахнулись от стены. – А ты говори толком! Покалечат кого?..