Истребитель

И словно ослабла в хозяине некая пружина. На смену настороженности пришла необъяснимая приязнь. Он громко распорядился накрыть стол, а сам указал гостю на скамью: — Свет Павел, отдохни с дороги. Одежу поменяй, перекуси, чего желаешь.

Словно из-под земли возникла молчаливая женщина. Темные одежды, платок с жестким узлом под самым подбородком. Глядя в пол, склонилась перед Ефимом, подавая холщевые портки и рубаху. Едва хозяйка покинула горницу, Павел скинул сапоги и, путаясь в нелепых застежках, скинул сырое барахло. Хозяин повторил невнятное распоряжение, и тут же в комнату начали входить молчаливые тетки. А вот в руках они несли блюда, различные, и до невероятности духовитые.

"А сон ли? — впервые проклюнулось в изумленном сознании. — Да ну. Скажешь тоже. Сон.

Павел огляделся вокруг совсем иными глазами: — Нет, нельзя сомневаться… Это сон, — отрезал он, превозмогая желание вскочить и кинуться вон. — Если не убедить себя, что все вокруг плод фантазии, легче свихнуться".

И тут что-то щелкнуло в голове. И голос рассудка, спокойный и отстраненный, произнес: "Сон, не сон. Какая разница? Будет то, что будет. А все остальное второстепенно. Не паникуй, на войну ты всегда успеешь".

"И точно, к чему эта паника?" — он отбросил пустые метания и принюхался. Запахи, от которых стало совсем невмоготу. Вспомнив, что ел он последний раз смутно похожую на суп бурду, Павел выдохнул.

— Садись, гость дорогой, раздели со мной трапезу, — пригласил давно созревшего гостя к столу хозяин.

Деревянные расписные блюда с мясом, курицей, рыбные головы, овощи, братины с ягодным морсом, Попробовать все немыслимо. Первый голод утолил быстро. Посматривая, как ест хозяин, следовал его примеру. Руками, без церемоний, вытирая жирные пальцы кусками холстины. Налил хозяин и мутной жидкости с отчетливым сивушным запахом. Выпили.

И ничего не случилось: "Брага, она и есть брага, разве что с травами, и на меду".

Наконец, решив, что гость не обидится на паузу в приеме пищи, Ефим построжел и, прищурясь, глянул на сотрапезника.

— А что, Паша, готов ты с врагом сразиться? — поинтересовался он вроде легко и спокойно. Только почудилось в голосе хозяина некоторое сомнение. Павел отодвинул выдолбленный из куска липы кубок: — Готов? К чему? Ты, Ефим, не темни. Я ваших дел не ведаю. Однако, чую — не от доброты душевной ты меня так потчуешь. А?

Ефим вильнул взглядом и крякнул: — Правда, так, правда. Сам сказал. Защитник… Опять же и дед Иван сказывал…

— Не тяни… — Говорову наскучило топтание старосты.

Тот вздохнул, словно решаясь сигануть с высокой кручи:

— Деревня наша в пяти верстах от озера. Камень-морем зовется, потому, как с морем схоже…Большая деревня была. В том годе еще спокойно жили. Справно. Ни слухов, ни молвы, так, изредка, бывало старухи на посиделках как выдумь болтали, что живет, мол, в озере том, чудо огромадное. Змей морской, огнедышащий. Ну чего старуха не сбрешет. Девкам оно полезно, чтоб не гулеванили попоздну. Только пропадать начали людишки. Что ни день — кого-нибудь нет. А мы с озера кормимся. Рыбу ловим, да в город на базар свозим. И на тебе, какая заноза. А по осени первый, кто змея видел, в деревню жив вернулся. Чудом ушел. Таку страсть поведал. Не приведи господь. Знамо дело, не поверили. Только люди-то все одно пропадают. А там еще один рассказал. Какого виду тот аспид. И что более всего страху нагнало, — Ефим сделал паузу, готовясь добавить нечто важное:

— Поведал тот человек, говорил-де с ним бес морской. Пасть не открыват, а слова слышит. Вона как. И по словам его выходило, "Коль будем мы ему каждый день по одному мальцу, аль молодице приводить, то не станет он рыбаков тревожить. Не даст с голодухи сгинуть".

— Ясно дело. На веру не взяли. А в другой день целый баркас под воду утянул, проклятущий. И внове одного рыбака в живую пустил. Тот слово в слово рассказ повторил.

— Куда деваться, месяц на рыбу не ходили, крепились. А как в казну платить пора пришла, взвыли. Государь шутить не станет. Вмиг, не хуже змия, голов лишит. Вот и пришли к чуде с поклоном. Как не придешь. Да только, что ни день, а деток жальче. Да и не напасешься на прожору этакого. Да он все наглее, а еще растет как на дрожжах, от людской пищи. Уже на берег выбираться стал. В лесу зверя ломать. Поняли мы, пока всех не пожрет, не успокоится. Пришли к воеводе. Так, мол, и так, посулили разно. Умаслили, одно слово. Прислал он солдат. С десяток.

Ефим проглотил комок, и, вытерев испарину, глотнул из кубка. Глаза его слегка помутнели, но не от хмеля, а от воспоминаний.

Павел сидел, открыв рот. Нельзя сказать, что не было у него веры в сказанное. Однако, после воздушных боев первых дней войны, слушать этакое было диковинно.

"Но это же сон", — напомнил он себе. И все стало на свои места.

Павел двинулся на стертой до блеска скамье. — Ну и? — поторопил он.