Истребитель

Когда Петров потом не столько рассказывал, сколько показывал тот бой на руках, Бровман все время думал, можно ли написать об этом фантастическом самоуправстве, но лично от Клима пришла резолюция, что война и есть самоуправство, что если бы они под Царицыном ждали согласования, то Царицын, возможно, и посейчас бы не был взят. Короче, над аэродромом нагло летал франкист-разведчик, и Петрову приспичило его проучить. Он смотрел в небо, курил и ждал и однажды, завидев этого разведчика, бросился в свой самолет и без всякого приказа взлетел. О дальнейшем информация расходилась – Игнатьев говорил, что самолетов было девять, Петров скромно подчеркивал, что семь, но, во всяком случае, их было больше пяти; когда Бровман запросил уточнений, ему напомнили ответ Суворова: «Мы пришли их бить, а не считать». Петров ввязался в бой с превосходящим противником и начал им, конечно, показывать все то, за что его раньше забивали по шляпку, а именно тот рискованный, наглый, неуместный пилотаж, который он выдавал на испытаниях. Что такое, Толя, говорил сам Вахмистров, ты в бою намерен все это крутить? Петров долдонил, что машину надо проверять в экстремальных позициях и все такое, и если б не эти экстремальные позиции, его бы прошили в первые две минуты, а так не могли прицелиться. Нет, это были не разведчики. Это были «хейнкели», надежные, но не слишком быстрые машины, и это был его шанс. Куда уж они там летели – перебазироваться, сопровождать ли войска, они Петрову, конечно, не докладывали. Каковы были их чувства при виде одинокого истребителя, рванувшего им навстречу, – тем более.

Когда он понял, что оказался один против… сколько их там было? – то в первый момент похолодел, и посетило его чувство, знакомое действительно храбрым людям: игрушки кончились. Это значит, что до этого всё были игрушки. Сейчас, понял Петров, его будут убивать. Он мог представить, что его будут учить, так сказать, проучивать, даже просто бить, – мало ли его били, те же дубравинские или воронцовские, но не до смерти же, для забавы! Поняв, насколько все всерьез, Петров тут же сообразил, что убивать будут тем самым и Полю, и Жанну, – как-то до него дошло, что отдельно от себя он их уже не воспринимал. Про ребенка, которого ждала Таня, он почему-то не подумал, а вот про этих девочек – сразу. И когда Бровман с легким профессиональным цинизмом спросил его, ну а про что ты подумал-то, нам надо же писать, что ты представил все самое дорогое, – Петров сильно щелкнул его по носу и сказал: тебя. Тебя, Лёва, я представил, как ты будешь меня расспрашивать, и понял, что для этого я родился; ну а потом уж, конечно, руки матери. Бровман написал: «И я подумал, что, если удеру, то это будет вечным позором, тем более что хвост у истребителя – самое уязвимое место».