Истребители

Глубже и глубже уходила наша пара в тыл противника. Минуты полета над вражеской землей казались мне необычайно длинными. Я взглянул на часы: только шесть минут прошло с тех пор, как мы пересекли линию фронта. До намеченной точки оставалось не менее тридцати километров.

Появились слоисто-кучевые облака. Опасные облака. Прикрываясь ими, могли незаметно подкрасться истребители противника. Бесшумно расстилаясь в небе, облака настораживали, пугали скрытой неизвестностью. Солнце, опускаясь в золотистую пелену, поблекло, не мешая осматриваться по сторонам. Время по-прежнему шло удивительно медленно.

Вот слева и выше нас что-то — промелькнуло. Если это самолеты, то не наши, наших тут быть не может. Проходит несколько секунд, все проясняется: из-за тучи, вершина которой завалилась на нас, устремляется десяток японских истребителей.

Сближение только начиналось, и я с надеждой и тревогой посмотрел на командира. В этот день в сжатые сроки как бы повторялось все то, что я уже испытал и пережил сегодня: короткая погоня за самолетом-приманкой и стычка со звеном японцев послужили подготовительной, переходной ступенькой к серьезной и неравной схватке, которая должна была произойти теперь. На Василия Петровича я полагался всецело. «Сейчас он начнет разворот, а может быть, попытается скрыться в сторону». Не сводя глаз с японцев, я наблюдал за Трубаченко, чтобы не отстать: его бросок в сторону не будет плавным, но я готов!..» Однако в действительности все произошло иначе.

То, что предпринял Василий Петрович, было крайне неожиданным и странным. Будто кто его укусил!.. Он дал полностью газ и с небольшим снижением вырвался вперед. Я последовал за ним, охваченный недоумением: «Неужели не видит?» Отжимаю ручку и увеличиваю скорость в надежде догнать ведущего и покачиванием крыльев предупредить о нависшей опасности. Между нами дистанция в 100 — 150 метров, но мы оба летели на полных мощностях и расстояние не уменьшалось.

Японские истребители, приближавшиеся к нам двумя группами, были теперь отчетливо видны. Их замысел был прост и ясен: в то время как одна группа начала снижаться, чтобы не дать нам возможности уйти из-под атаки пикированием, вторая, не спеша разворачиваясь, занимала удобное положение для нападения сверху.

Волнующее ожидание прошло, страх исчез. Все подчинилось близкой схватке. Противник хладнокровно, продуманно готовит атаку. Верхняя группа уже раскололась на два звена: одно пошло на Трубаченко, второе — на меня. Снизу японцы тоже рассредоточились, создав нечто вроде сетки, — на случай, если мы попытаемся уходить к земле.

Если Василий Петрович без промедления не предпримет какого-то маневра, нам не сдобровать… Любыми средствами предупредить командира! Не отходя от него, по возможности защищая, загораживая своим самолетом, — предупредить! Противник близко. Видны красные круги на крыльях. Неубирающиеся колеса выставились, как когти хищника…

А командир мчится по прямой на полной скорости, врагов он все еще не видит. Я глубоко, размашисто качаю крыльями, — Трубаченко не реагирует… Мои резкие движения притормозили скорость, я еще больше отстал от командира. Одно японское звено подходит ко мне сзади вплотную. Первое, инстинктивное желание — вниз! Но Трубаченко я не брошу. Сдерживая себя и затрудняя противнику прицельный огонь, резко даю ногу. Самолет стремительно отскакивает в сторону, японские пули прошивают консоль. Трубаченко словно ослеп, он мчится по прямой, ничего не замечая! Звено, нависшее над его хвостом, стремительно пикирует. В отчаянии я изо всех четырех точек даю в сторону командира предупредительную очередь; цветные трассы протянулись рядом с ним, но командир не шелохнулся!.. Увертываясь от прицельного огня, я проваливаюсь вниз и тут же снова лезу кверху.

О, несчастье! Василия Петровича нет!

Ах вот он! Командир метеором проносится мимо меня вниз, на японцев, которые уже поджидают нас у земли. Я в точности повторяю его маневр. Вертикально пикируя, он разворачивается в сторону границы, стремительно проскакивает нижний ярус японских самолетов и у самой земли резко выводит машину в горизонтальный полет.

И-97 слишком ветхи для того, чтобы японские летчики рискнули на них повторить маневр, связанный с такой перегрузкой, с такой работой фюзеляжа и крыльев на излом.

Мы летели на бреющем, под плоскостями волнами ходила трава.

От быстрой смены высоты ломило в ушах. Зевая во весь рот, я старался уменьшить боль, но, казалось, она, напротив, усиливается; уж не случилось ли что с барабанными перепонками? Глухо заныла поясница… Но все-таки я был доволен, что выдержал большую перегрузку при выходе из пикирования. Значит, буду летать.

Вслед за Василием Петровичем я сделал небольшую горку, и вскоре боль в ушах прошла. «А как же разведка? — подумал я. — Мы ловко оторвались от опасного противника, но не выполнили главную задачу полета! И что так увлекло Василия Петровича, ради чего мы едва не погибли?»