Истребители

В одном из осенних боев в сорок первом году я попал в трудное положение и не был сбит только потому, что мой товарищ успел прийти на помощь. Я хорошо запомнил свое состояние после того боя. Раньше, даже в самых тяжелых ситуациях, я просто никогда не думал о том, что меня могут сбить. И вдруг понял, что могут. Почувствовал. В том-то и дело, что это было не какое-то умозрительное заключение, а именно ощущение, внутреннее состояние. Вслед за ним уже пришла простая и горькая мысль, что в такой войне, по теории вероятности, у тебя нет никаких гарантий уцелеть. Мне ничего не стоило прикинуть, сколь незначительны были шансы на благоприятный конечный исход. И, ощутив это, я тогда подумал; «Ну что ж, собьют так собьют... Надо в каждом бою выкладываться, чтобы — если этому суждено быть — отдать жизнь подороже». И после этого успокоился и больше к подобным мыслям не возвращался.

Хочу подчеркнуть: дело тут не в личной храбрости. И Лазарев, и Кондратьев были смелыми, очень надежными летчиками. Может, тут дело в обостренной восприимчивости, которая является характерной чертой натуры того или другого человека, и другим он просто быть не может.

Когда я заметил первые признаки усталости у капитана Лазарева, я насторожился. Он по-прежнему водил группы в бой, уверенно руководил летчиками, и в трудных боях они добивались победы. Но после его возвращения, уже на земле, я видел, что командир эскадрильи как бы невольно погружается в себя, словно прислушивается к чему-то, что лежало в душе, может быть, даже безотчетно. Потом обратил внимание на то, что у него при постановке боевой задачи стали подрагивать пальцы. И если бы можно было сказать ему: «Ты неплохо провоевал год. Год был очень тяжелым. Поезжай в тыл, подлечись, отдохни и забудь про все». Но... Никто не имел такого права. От каждого из нас требовалось все. Все до [143] конца. Передышку от фронта можно было получить только по ранению.

В тех условиях я сделал все, что было в моих силах. Видел, что в любой день могу потерять хорошего летчика и опытного командира, и потому я предоставил Лазареву десятисуточный отпуск домой.

Он вернулся, казалось, обновленным человеком: бодрым, полным сил, улыбающимся. На мой вопрос, заданный в дружеской форме, хорошо ли он отдохнул и готов ли к боям, он с благодарностью ответил, что отпуск прошел прекрасно и что сражаться готов. И он, действительно, снова стал водить летчиков на схватки с врагом, но после двух-трех вылетов у него появились все те же симптомы нервного напряжения и усталости. То, что отняла у него война, уже невозможно было компенсировать десятисуточным отпуском. Потом то же самое произошло и с другим опытным летчиком.

Потери были неизбежны, но в целом полк намного повысил боеспособность и воевал успешно. Дисциплина была твердой. Случаев трусости или малодушия в бою не отмечалось.

Осенью сорок второго года к нам прибыл новый комиссар майор Филипп Акимович Колесников. Молодой, но опытный и энергичный политработник, он горячо взялся за дело. Под его руководством партийно-политическая и воспитательная работа в полку значительно активизировалась.

Ф. А. Колесникову было на кого опереться. Нам в полку повезло с комиссарами эскадрилий. Оба комиссара — старшие политруки Иван Михайлович Опалев и Григорий Григорьевич Маркатанов — были отличными летчиками. На боевые задания они летали регулярно наравне с пилотами своих эскадрилий, работали спокойно, уверенно, со знанием дела и с большой ответственностью. С каждым их словом в подразделениях считались, потому что это были настоящие политработники переднего края, и личный состав уважал и любил их за это.

Политработники большое внимание уделяли молодежи. Они умело направляли комсомольскую работу, поощряя инициативу и самостоятельность членов ВЛКСМ. Все это вместе взятое способствовало тому, что многие наши лучшие воины по внутренней убежденности подавали заявления в партбюро с просьбой принять их в ряды ВКП(б). Во фронтовых условиях это означало только [144] одно: стремление всегда и везде быть впереди. Другими словами — быть первыми в бою.

В октябре 1942 года был объявлен приказ Народного комиссара обороны, которым в Красной Армии устанавливалось полное единоначалие и упразднялся институт военных комиссаров. Филипп Акимович Колесников воспринял это решение спокойно.

— Это должно было произойти, — сказал он мне. — И это совершенно правильно.

У нас были самые теплые товарищеские взаимоотношения и взаимопонимание, которое оставалось до конца нашей совместной работы.

* * *

Подходило к концу переучивание летного состава, Стоял конец октября.

Незадолго до этого к нам из Подмосковья поступило десять машин Як-1. Самолеты были сильно изношены, и нашему техническому составу пришлось с ними много повозиться, прежде чем перегнать на фронт.

Перелет проходил в сложных метеоусловиях, но закончился хорошо: никто не отстал, не заблудился, не совершил вынужденной посадки.