Истребление персиян

Отличие “промежутка” (в тыняновском смысле) 1990–2000-х годов от “оттепели” заключалось в том, что все наиболее способные творческие силы ушли в открывшуюся возможность работать в гораздо более оперативной и тиражной сфере, нежели литература и кинематограф, – журналистике.

Мне не кажется, что, условно говоря, творчество Леонида Парфенова, Павла Лобкова или даже Александра Невзорова менее значимо, чем стихи Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко и Роберта Рождественского. Три органа печати, в создании которых Александр Тимофеевский играл главную роль, был их идеологом, – “Коммерсант”, “Русский телеграф” и “Русская жизнь”, – уверен, останутся не меньшими памятниками русской культуры, чем некрасовский “Современник” или “Новый мир” Твардовского.

Умение отряхнуть описываемый объект от налипшей на него пошлости, вставить в неожиданный мировой контекст, говорить и писать по-русски свежо, одновременно и сегодняшним, и традиционным, классическим языком, – то, чем мы в значительной мере обязаны Шуре Тимофеевскому.

Поколенческое и эстетическое различие, которое я сразу почувствовал с Шурой, мне кажется значимым и до конца не преодолимым. Шура и его сверстники сыграли решающую роль в появлении на наших глазах новой России – с чистыми сортирами, вежливыми официантами и продавцами, мишленовскими звездами, шенгенскими визами, супермаркетами и магазинами “Фаланстер”. Она заменила “совок”, и, как ни смотри, настолько привлекательнее прежней, что заставляла до поры до времени идти на компромиссы с появившимися или сохранившимися с ней одним пакетом свинцовыми мерзостями жизни.

Советская власть, столовское меню, водка под столиком в пельменной, отдых “дикарями” на пляже под Геленджиком – или слетать в Вену на Брейгеля, свободно выбирать между фуа гра и правильно испеченной картошкой в мундире, открыто читать хоть Ницше, хоть Сорокина, но знать, что Навальный в тюрьме, а начальник всегда прав? Призадумаешься.

Впрочем, как справедливо писал Александр Кушнер про время, в котором живем:

Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.

Андрей Плахов Второгодник, светлый ум, экзотический цветок

В разгар перестройки я оказался одновременно секретарем Союза кинематографистов, руководимого Элемом Климовым, и мастером заочного курса киноведов во ВГИКе. Студенты у меня были в основном из провинции, некоторые – с опытом работы в кинопрокате и местной прессе; их интересы чаще всего ограничивались сферой современного советского кино. Общался я ними раз в год во время сессии, остальное время – только читал их контрольные работы, чаще всего – стандартные, не блиставшие откровениями.

И вдруг среди них обнаружилась тетрадка с бледным шрифтом, набранным на старенькой печатной машинке, некоего Александра Тимофеевского. Раньше этой фамилии не встречалось в списке моей мастерской; оказалось, это второгодник, не сдавший сессию и оставленный на повторный курс. Как же я был потрясен, обнаружив глубокие, интеллектуально острые, темпераментно написанные тексты о Висконти и Фассбиндере. Кто этот экзотический цветок, расцветший на скудной грядке поздней советской культуры, отделенной от мировой всё еще почти непроницаемым железным занавесом?

Мы встретились. Тимофеевский оказался молодым красивым брюнетом слегка восточной внешности. Он был одет в куцый полушубок и вообще по всем признакам беден, как церковная мышь. Обладая уникальным для своего поколения культурным багажом и ярким литературным даром, он не был востребован в советской реальности и зарабатывал поденщиной в издательстве “Союзинформкино”. Учебе во ВГИКе не придавал карьерного значения, то и дело оставался на второй год и даже, доучившись на моем курсе, не стал защищать диплом, хотя был образован на порядок выше многих педагогов.

Воздух перестройки оказался для него благоприятным. Мы тут же дали ход работам Тимофеевского, они были опубликованы в журнале “Искусство кино”, одну из его статей я даже напечатал в “Правде”, потом для него открылись “Московские новости”, журнал “Столица”, журнал “Сеанс”… Именно в этих статьях в российский кинематографический контекст был впервые внедрен термин “постмодернизм” как код современной культурной эпохи. В них нашли отражение многие значимые кинематографические явления мирового кино – Гринуэй, Линч, Альмодовар, Ангелопулос. Из российского его интересовало творчество Киры Муратовой и Александра Сокурова, из новых режиссеров – Валерия Тодоровского, Сергея Ливнева, Авдотьи Смирновой, а из классиков – Василия Шукшина, которого он парадокально сопоставлял с Фассбиндером.