Исцеление

— Когда сестре исполнилось тринадцать, она мечтала только о пластической операции. Она хотела выглядеть нормально и вести нормальный образ жизни. Но отец не разрешил. Он сказал, что ей это не нужно. Сказал, что она и так нормально выглядит и ей это не нужно.

Нормально. Не красивой, какой она была — она выглядела великолепно как внешне, так и внутренне. Я видел это. Мама видела. Но он считал, что она выглядит нормально.

Она ощущала себя далеко не нормально. Это было очевидно по тому, как она слонялась по дому, с каждым днем бледнея все сильнее, а ее взгляд становился все более кротким.

— Дело дошло до того, что она прекратила выходить из дома. Она кричала, когда отец заставлял ее, а я стоял рядом и мысленно тоже кричал, желая помочь ей. Она стала депрессивной и замкнутой, и я напрасно старался расшевелить ее. Она ушла в себя.

— Она начала урезать себя во всем — голодать — уничтожать себя на наших глазах. Мать умоляла отца сделать что-нибудь, угрожала ему. Она сказала, что понимает, почему он не хочет, чтобы дочери делали операцию, но Рейчел отказывалась понимать это, и время получать уроки от жизни давно закончилось.

— И в один из дней она не спустилась к завтраку. Мать послала меня за ней наверх. Я поднимался, перешагивая через две тупеньки и чувствуя, что что-то случилось. Я сердцем чувствовал это.

По моей щеке скатилась слеза, и Саманта стерла ее.

— Она была в комнате. Совершенно белая лежала на полу. Я был так шокирован, что все в комнате показалось мне белым, кроме ярко-красной крови вокруг ее тела. Она перерезала себе вены на запястьях. Убила сама себя.

Лицо Саманты помрачнело, и я возненавидел себя за то, что рассказал ей все — за то, что втянул ее в свой мрак, но понимаю, что это необходимо сделать. Я хочу, чтобы она знала меня и все обо мне.

— Наша прежняя жизнь изменилась. Мать так никогда и не смогла простить отца за то, что он не помог Рейчел, да и я тоже. Она умерла несколько лет спустя, но за оставшиеся годы так и не стала прежней.

— Я отправился учиться на врача. Отец хотел, чтобы я пошел по его стопам, но у меня были другие планы. Мне хотелось помогать людям, таким как Рейчел. Поэтому я выучился на хирурга, пластического хирурга. Моему отцу претило мое решение. Он сказал, что я впустую потратил свои знания, став врачом для лечения пустяковых проблем.

Я покачал головой, вспомнив последние слова, которые сказал ему.

— В тот день, когда я окончил университет, у нас случился большой спор. Я жалею о том, что наговорил ему тогда, и хотел бы забрать свои слова обратно. Я сказал ему, что это его вина, что Рейчел убила себя, и, возможно, в какой-то мере это правда, но после того, как Майкл назвал меня убийцей в тот вечер, я понял, как сильно мои слова тогда ранили отца.

Саманта накрыла своей ладонью мою и ее глаза заблестели от слез.

— Но ты не убийца, Роман.

Я вздохнул.

— Нет. Не убийца, как и мой отец, но я был упрям и думал, что все знаю. Я не мог оставаться в том доме, рядом со своим отцом, ни минутой дольше, поэтому уехал и перебрался в Штаты к своей бабушке.

Еще одно мрачное воспоминание посетило меня, и я проглотил поднимающуюся желчь.

— Я только начал свою практику пластического хирурга и мне казалось, что я могу изменить мир. Спустя пару месяцев я познакомился с Мэри Синклер. Она пострадала в ужасной автомобильной катастрофе, и ее лицо было покрыто множеством шрамов. Она хотела, чтобы я убрал их, чтобы снова сделал ее красивой, и поскольку она так сильно напомнила мне Рейчел, я согласился на операцию.

Я улыбнулся, когда перед глазами всплыло воспоминание, какой красивой она стала после операции.

— Когда я закончил оперировать ее, она выглядела как новенькая и была так счастлива. Я тоже был счастлив, зная, что она не закончит свою жизнь, как Рейчел, и что именно я помог ей. Но вскоре оказалось, что ей этого недостаточно.

— Она приходила снова и снова, требуя операции, которые я не считал необходимыми, но доктор Стейн утверждал, что не мне решать за пациентов. Поэтому я продолжал делать операцию за операцией, пока не осталось ни мышц, ни костей.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, вспомнив, как ужасно выглядела ее кожа. Она была натянута так сильно, что, казалось, лопнет в любую минуту. Я ненавидел себя за то, что делал с ней. Ненавидел свою работу, когда речь заходила о Мэри.

— Спустя какое-то время, я стал отклонять ее звонки, отказывался назначать с ней встречи, и в итоге она поняла. Она пристрастилась к операциям, а я, полагаю, тогда считал, что если больше не буду соглашаться ее оперировать, то она прекратит делать операции. Две недели спустя мне позвонил другой пластический хирург и попросил прислать ее медицинскую историю.

— Я рассказал ему о ней, о ее пристрастии и о том, что мне кажется, что она в депрессии и Бог его знает какие у нее еще там проблемы. Он заверил меня, что все уладит и что никто из нас не психиатр. Никто из нас не вправе ставить ей диагноз депрессия. Он закончил звонок, и я забыл об этом.