Понимаете, господин Мясин, он же был гением... И потом он не платил мне за квартиру несколько лет. Я все терпел...
Но сколько, сколько же? Я уже опаздываю в библиотеку на открытие Недели детской книги. Сколько? Кстати, вы могли бы профинансировать за счет продажи какое-нибудь наше культурное мероприятие. Нет-нет, не какой-нибудь привычный откат, я ведь не частный человек, не бизнесмен, у меня нет личной корысти. Но помочь детям или инвалидам - дело святое, не так ли?
Конечно. Наверное, сто тысяч меня бы устроило.
Рублей?
Что вы? Конечно, "зеленых". Какие рубли. Разве что за квадратный сантиметр. А тут же квадратные метры. И потом художник был метр из метров. Отнюдь не сантиметр.
Хорошо. Так и быть пятьдесят тысяч "у. е.". Но половину немедленно вернуть на особый благотворительный счет. И обязательно устроим фуршет в музее. Надо же отметить пополнение экспозиции. Кстати, не бывает ни дня, чтобы я не пополнял ту или иную экспозицию. Работаю, не покладая рук. Служу народу, понимаешь. Надо оправдывать его доверие. Только при расцвете подлинной демократии появилась возможность настоящего служения. Раньше был миллион комиссий, согласований, а сейчас берешь ответственность на себя и полный порядок. Здоровеньки булы. Банзай гезунд. Ну, я пошел. А картину сейчас же заберет шофер. Время - деньги. И моя работа - тоже деньги. Да здравствует подлинная демократия!
Человечек, похожий на министра культуры, буравчиком вывинчивается из мастерской к свету больших свершений и в дверях сталкивается с новым посетителем. Возможно, даже наступает ему на ногу.
Следующий посетитель вскрикивает и шипит с характерным акцентом. Типичный американец. И с места в карьер задает вопрос:
Сколько?
Владелец мастерской отвечает на ломаном английском:
Гутен таг. Мани-мани. Шерше ля фам.
Вы есть одноотечественник?
Увы. Нет. Всего-навсего поляк. Но я много ездил по свету. Учил языки. Постигал женщин и марки автомобилей. Американские машины лучшие, равно как и японские гейши.
Вы любите женщин?
Я люблю бизнес. Женщины - тоже бизнес.
Я хочу приобрести все картины оптом. Причем, рамы меня не интересуют. Я собираюсь оформить свой новый офис в Чикаго, и картины отлично подойдут для отделки приемной. Но где они?
Вот, пожалуйста.
Майн гот, они же разноформатные. Как же их состыковывать. Ну да ладно. Где-то отпилим, где-то наставим. Доллары вам наличными или принимаете к оплате карточки?
Конечно, кэш. Мерси, мсье.
Получив от посетителя пачку стодолларовых купюр, владелец мастерской начинает внимательно и тщательно пересчитывать задаток.
Не считайте, синьор. Фирма веников не вяжет. Кажется, так у вас говорят. А картины доставьте мне сегодня же в отель "Метрополь". Остальное получите у меня в номере. Бай-бай, дружище.
И посетитель, даже не предполагая возражения, уходит. Хозяин размышляет: "Как же, однако, все закрутилось. В самом лучшем свете. Я даже и предположить не мог... Надо разводить этих живописцев как кроликов. Хотя бы найти следующего..."
10
Уж я бы накормил этого кролика травой забвения, я бы не стал сразу снимать с него шкуру; пускай потешится, побегает по лужайке молчания, пускай вкусит меду мудрости с цветов, а уж лучше сразу пощиплет клеверу (кстати, клевер переводится с английского как умный). А я уж как-нибудь подожду, перекантуюсь; даром, что ли кое-что философическое из Канта помню, как там это: "Хотя понятие "бесконечного" представляется нашему ограниченному (т.е. конечному) разуму понятием, увы, конечным, то и бесконечность, как гипотетическая субстанция, открывающаяся категориально Бесконечному (тоже гипотетически) Разуму, не является конечной в том самом смысле, в каком наши основные понятия конечны, хотя тем не менее категории "конечность" или "бесконечность", разумеется, суть только функции нашего разума, ибо с другой стороны они существуют лишь в силу той гипотезы, какую создал наш разум в поисках границы собственного познания..."
И почему люди творческие столь отвратительны по бытовой линии? Самая мерзкая сторона характера этих самородных натурфилософов обязательно распускается центифольной розой, поливай, не поливай. Имеется, видимо, в их когнитивной структуре какой-то надрыв или нарыв, который залечить невозможно и который исподволь подтачивает нравственный организм.
И оказывается неожиданно, что мало того, что с одной стороны суровый, некрасивый, близорукий, так ещё и с другой стороны вместо того, чтобы оказаться с добрым сердцем, честным и правдивым, так наоборот снисходительно глянет на вас мурло прожженного деляги, жадного и неблагородного, как парвеню. И вот нате вам с кисточкой, немедленно находится самоотверженная женщина, которая не вдумываясь в когнитивное содержание фигуранта, готова служить ему и физически, и духовно.