Пока мы ясно не поймем, что на последствия назначения психоделиков решающим образом влияют подбор и обстановка, нет никакой надежды на разумные решения в отношении политики касательно психоделических средств. Я твердо верю, что психоделики могут использоваться таким способом, что благоприятные последствия намного перевесят опасности. Об этом в достаточной степени свидетельствуют тысячелетия безопасного обрядового и духовного использования психоделиков поколениями шаманов, отдельными целителями и всеми исконными культурами. Однако западная индустриальная цивилизация пока настолько злоупотребляла почти всеми своими открытиями, что нет большой надежды, что психоделики могут быть исключением, если мы, как сообщество, не поднимемся на более высокий уровень сознания и эмоциональной зрелости.
Вернутся или нет психоделики в психиатрию и станут ли снова частью терапевтического оснащения врача – сложный вопрос, и ответ на него будет, вероятно, определяться не только итогами научных исследований, но также и разнообразными политическими, правовыми, экономическими и массово-психологическими причинами. Однако я полагаю, что в настоящее время западное общество намного лучше оснащено для принятия и освоения психоделиков, чем это было в 1950-х гг. В то время, когда психиатры и психологи начали экспериментировать с ЛСД, психотерапия ограничивалась устными беседами между врачом и пациентами. Сильные чувства и оживленное поведение расценивали как «притворство» и рассматривали как нарушение основных терапевтических правил. Психоделические сеансы оказались по другую сторону спектра, вызывая яркие чувства, психомоторное возбуждение и сильные изменения в восприятии. И потому они казались более похожими на состояния, которые психиатры рассматривали как патологические и во что бы то ни стало пытались их подавить, вместо того чтобы допустить возможность их излечения. Это отражалось и в названиях «галлюциногены», «делириогены», «психотомиметики» и «экспериментальные психозы», которые первоначально употреблялись по отношению к психоделикам и состояниям, ими вызываемым. В любом случае психоделические сеансы напоминали больше картины из фильмов антропологов об обрядах исцеления первобытных культур и других туземных церемоний, нежели те, что ожидают увидеть в кабинетах психиатра или психотерапевта.
Кроме того, многие из переживаний и наблюдений на психоделических сеансах, казалось, бросали опасный вызов образу человеческой психики и Вселенной, выработанному декартово-ньютоновой наукой и считавшемуся достоверным и окончательным описанием «объективной действительности». Люди на психоделических сеансах сообщали об отождествлении в переживании с другими людьми, животными и различными гранями природы, при котором им становились доступны новые сведения о тех областях, о которых они перед тем не имели никакого разумного представления. То же самое по-настоящему происходило и при проникновении в переживаниях в жизни своих человеческих и животных предков, так же как при этнических, общественных и кармических воспоминаниях.
Иногда эти новые сведения приходили из переживаний, включающих в себя перепроживание биологического рождения и воспоминаний жизни до родов, встречи с архетипическими существами и посещения мифологических царств различных культур мира. При переживаниях выхода из тела переживающие люди были способны свидетельствовать и точно описывать отдаленные события, происходящие в местах, находящихся вне доступа их органов чувств. Внутри традиционной материалистической науки ни один из этих случаев не рассматривался как возможный, и все же на психоделических сеансах они наблюдались весьма часто. Это естественно вызывало глубокое понятийное возмущение и беспорядок в умах традиционно обученных переживающих. В этих обстоятельствах многие специалисты чурались этой области, дабы сохранить свое представительное научное мировоззрение и профессиональную репутацию и оградить свой здравый смысл и здравомыслие.