Читаем Исцеление Вечностью полностью

            - Сам не знаю…Может, так оно и раньше было, а я не заметил? У некоторых людей это бывает.

            - Как это? – не поняла Вера.

            - Очень просто! – объяснил Александр. - Проглядят что-нибудь на купленной иконе, а потом ходят повсюду и показывают: «У меня чудотворная икона! Вот, поглядите, тут этого ангела или, скажем, скипетра не было, а потом он сам собой появился. Но на эту икону я смотрел столько, что никак бы не мог не заметить… Но давай не будем делать поспешных выводов и лучше посмотрим, что будет дальше! Через неделю, месяц, год…

            - Давай! – сама, вся засияв, как рассвет, согласилась Вера и, глядя на икону так, будто кайма начнет расширяться прямо на ее глазах, с интересом спросила: - А кто это на ней изображен?

            - Преподобный Варнава Гефсиманский Чудотворец.

            - Как! Тот самый разбойник, которого отпустили вместо Христа?!

            - Нет, - поморщился Александр и улыбнулся чему-то своему. – Тут просто схожесть имен, из-за чего многие ошибаются. Ты говоришь о Варраве, а это Варнава! В переводе с еврейского - «Дитя милости или Сын Утешения»…

            - «Сын Утешения»… - задумчиво повторила Вера.

            - Это – великий старец, о котором знала вся Россия. И не только знала, но и шла к нему за помощью, советом и словом утешения. Он был пострижен в честь своего далекого, жившего еще в первом веке предшественника – апостола Варнавы, который невероятно много сделал для зарождавшейся тогда Церкви. И, если хочешь знать, если бы не они, то меня не было бы ни в монастыре, ни здесь, да и, возможно, вообще уже на земле!

            Александр перехватил вопросительный взгляд Веры и стал, прищурившись, смотреть на настольную лампу.

            - Ты спрашивала, как я попал в монастырь? Так вот, поначалу о нем не было даже мыслей. Рос я без веры, без Бога. Дома о Нем не было принято говорить, а в школе, если и говорили, то только, что Его, прости меня, Господи, нет. Потом была учеба на военного журналиста, где мы вообще проходили научный атеизм. Затем – служба в армейской газете. В тайге. Точнее, в местности, приравненной к районам Крайнего Севера. Все складывалось как нельзя лучше. Заработок – почти как у профессора, перспективы – на зависть. Год службы шел за полтора. Словом, я был крепким, спортивным, здоровым – и лет до двадцати пяти не мог отличить аспирина от анальгина. И вдруг – болезнь и срочная операция. 24 июня 1980 года. Я не случайно называю дату. Потом поймешь, почему. Почти три часа под местным наркозом - на горле. Оперировали методом проб и ошибок. Когда хирург чувствовал, что мне больно, тут же вводил в боль иглу с новокаином. Но ведь он же не сразу действовал!.. Ноги мои были связаны, левая рука под капельницей, правая тоже привязана к кровати. Полная беспомощность! Единственное, что я смог сделать – это разорвать ножные путы – ноги-то у меня были футбольными - и перебирать ногами.

            Александр искоса взглянул на Веру, спохватившись – а ничего, что он ей, больной, говорит о таком? И, увидев, что она внимательно и даже с каким-то особым пониманием слушает его, продолжил:

            - В общем, когда мне стало совсем невмоготу, и хирург уже пальцами чуть ли не по локоть полез под кадык так, что я уже, хрипя, задыхался, я впервые в жизни воззвал: «Все святые, кто только меня слышит – спасите! Помогите мне!»

            - И что – услышали? Помогли? – нетерпеливо спросила Вера.

            Александр приподнял указательный палец, прося ее немного подождать, и улыбнулся:

            - Операция, к удивлению одного ученого врача – он, между прочим, теперь известное светило – прошла успешно. Но после нее начались осложнения. Я еще немного послужил в армии, потом уволился, получил инвалидность. Жил, перебиваясь с копейки на копейку и продавая на рынке все то, что нажил за время службы: книги, одежду, дубленку… Сердечные приступы – тут уж я в лекарствах не хуже фармацевта стал разбираться - доводили порой до отчаяния. Близкие мне говорили: крестись. Может, хоть это поможет…Но - куда там! Я же ведь, как говорится, не крал, не блудил, не убивал. Хотя, если честно, всего хватало. Бывшую жену на аборт подговорил - разве это не убийство? Чистоту тела тоже не всегда соблюдал… Денег не хватало, а материалы для работы были нужны – так и книги из библиотек, а то и магазина крал… Но вот однажды, сам до сих пор не понимаю, почему, в день своего рождения пошел в храм и - крестился. Тогда вера еще была под запретом, но уже начинала возрождаться в стране, и батюшка в проповеди даже сказал: «Вот, уже и писатели, и журналисты стали креститься!»

            Александр, припоминая то минувшее время, помолчал и развел руками:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Иван Грозный
Иван Грозный

В знаменитой исторической трилогии известного русского писателя Валентина Ивановича Костылева (1884–1950) изображается государственная деятельность Грозного царя, освещенная идеей борьбы за единую Русь, за централизованное государство, за укрепление международного положения России.В нелегкое время выпало царствовать царю Ивану Васильевичу. В нелегкое время расцвела любовь пушкаря Андрея Чохова и красавицы Ольги. В нелегкое время жил весь русский народ, терзаемый внутренними смутами и войнами то на восточных, то на западных рубежах.Люто искоренял царь крамолу, карая виноватых, а порой задевая невиновных. С боями завоевывала себе Русь место среди других племен и народов. Грозными твердынями встали на берегах Балтики русские крепости, пали Казанское и Астраханское ханства, потеснились немецкие рыцари, и прислушались к голосу русского царя страны Европы и Азии.Содержание:Москва в походеМореНевская твердыня

Валентин Иванович Костылев

Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза