Исцеляющая любовь

— Не обращайте внимания, доктор. Это трагический случай — он пытался убить жену и детей. Ужасная история. Идемте дальше?

Барни двинулся к дверям, где стоял охранник. Но прежде чем выйти, он еще раз украдкой взглянул на стенающего и мысленно повторил: «Богом клянусь, я его знаю!»

Формально у Беннета Ландсманна вторая половина августа была свободна. Он мог наконец передохнуть, отоспаться, а может, и порыбачить.

За несколько лет до этого Хершель с Ханной купили летний домик в Труро на полуострове Кейп-Код. В надежде, что это дозволит их сыну чувствовать себя свободнее, случись ему приехать с подружкой; они специально выбрали такую дачу, где был отдельный маленький гостевой домик.

Здесь Беннет провел конец августа 1958 года, перед началом учебы на медицинском, после своего возвращения из Оксфорда.

Один раз он действительно приехал с красивой мулаткой по имени Робин. Но затем неизменно приезжал один. И вдруг в августе 1963 года он не приехал вовсе.

— Я еду в Вашингтон, чтобы участвовать в марше протеста доктора Мартина Лютера Кинга — объявил он им по телефону.

На том конце трубки замолчали. Ни мать, ни отец не знали, как реагировать. Газеты пестрели сообщениями о многочисленных случаях проявления насилия со стороны белых расистов. Они понимали, что Беннет не станет первым кидать камень, но знали, что и в долгу он не останется.

Наконец Хершель произнес:

— Я восхищаюсь доктором Кингом и горжусь, что ты тоже едешь. Но, Беннет, обещай, что ты будешь осторожен.

— Обещаю, не беспокойтесь, — ответил тот. — Обещаю, что не вступлю в переговоры ни с кем, кто будет в белом балахоне.

Хершель ответил с нервным смешком:

— Счастливо! Только позвони, чтобы мы знали, что у тебя все в порядке!

— Позвоню. Целую вас обоих.

Хершель повесил трубку, вернулся на кухню и вдруг предложил:

— Ханна, почему бы нам не прогуляться?

Они оделись потеплее и вышли, чтобы, держась за руки, пройтись по мирному, обезлюдевшему берегу.

— Так, Хершель, — наконец сказала Ханна. — Что у тебя на уме? Выкладывай!

Он смотрел, как отходит вода, и ответил не сразу:

— Что ж, когда-то это должно было случиться.

— Что?

— Мы потеряли нашего мальчика.

— Потеряли? Ты говоришь так потому, что двадцативосьмилетний лоб не приедет к мамочке с папочкой на дачу?

— К приемным мамочке с папочкой, Ханна. Бен возвращается в свою семью.

— Его семья — это мы, — возразила она.

— Нет, родная, мы с тобой не можем жаловаться на судьбу, она подарила нам настоящее счастье. Но мальчик был нашим только на время. Теперь его семья — это его народ.

29

«Глубоко в сердце

Я верю:

Мы победим!»

Двадцать восьмого августа 1963 года на солнцепеке перед мемориалом Линкольна в Вашингтоне сидели почти четверть миллиона человек. На поддержание порядка были брошены все до единого шесть тысяч столичных полицейских. В состояние повышенной готовности были приведены четыре тысячи бойцов морской пехоты. Но марш прошел без единого эксцесса. Потому что это была не толпа бунтарей, а паства, откликнувшаяся на призыв Мартина Лютера Кинга, «разбудившего совесть нации».

Звучали речи представителей правозащитных групп — от респектабельной Национальной ассоциации содействия равноправию цветного населения до более молодых и активных — наподобие Конгресса расового равенства и взрывоопасного Студенческого координационного комитета против насилия. При всей разности убеждений они были одинаково заворожены страстью доктора Кинга.

«У меня есть мечта, что однажды этот народ очнется и постигнет истинный смысл своего кредо: „Мы считаем самоочевидным тот факт, что все люди созданы равными друг другу…“ У меня есть мечта, что настанет день, когда четверо моих малышей станут частью нации, в которой о людях будут судить не по цвету их кожи, но по их внутреннему содержанию».

Барни всю ночь не спал. Его преследовал образ безумца, которого он видел перед уходом из отделения. Завтра на одиннадцать часов назначено общее собрание персонала во главе с генеральным директором. Возможно, там он узнает, кто этот человек.

Он ворочался в постели до половины шестого, но больше не выдержал. Он оделся и, позевывая, пешком направился в «Край неизлечимых».

— Доброе утро, доктор, — дружелюбно поздоровался охранник.

Барни не удержался от вопроса:

— Как вы узнали, что я врач? Я в таком виде…

Он торопливо поправлял рубашку.

Доктор, вы «молнию» не застегнули, — добродушно подсказал тот. — После ночной смены все доктора выглядят одинаково. Это больные у нас спят как убитые — после стольких-то лекарств.

На сестринском посту дежурила молодая хорошенькая пуэрториканка. Судя по табличке у нее на груди, звали ее мисс Вальдес. Барни постучал очень тихо, но она все равно вздрогнула. Здесь никто и никогда не появляется в такой час, пограничный между ночью и днем. Только в случае экстренной необходимости, о которой обычно извещают звонком.

— Чем могу помочь, доктор? — спросила она.

— Мне нужна история болезни одного больного. Мне не терпится приступить к делу.

— Конечно, сэр, — ответила она недоверчиво. — О каком больном идет речь?