Исцеляющая любовь

Барни вышел в греческую пиццерию на Хоу-стрит и принес ужин на троих. Судя по всему, пока он ходил, Хершель успел перебрать Беннету все мыслимые медицинские специальности, для которых поврежденная рука препятствием не является. Но его сын был непреклонен:

— Папа, я уже говорил тебе, что ни психотерапевтом, ни просто терапевтом я работать не хочу. А давать наркоз, пока оперирует другой, мне и вовсе будет невыносимо. Черт возьми, это же совершенно разные вещи! И с точки зрения темперамента, кажется, мне ни одна другая специальность не подойдет.

Он взглянул на Барни:

— Ливингстон, ты был бы счастлив, занимаясь пересадкой почек?

— Ни за что! — признался Барни. И повернулся к мистеру Ландсманну: — Сэр, боюсь, что Беннет в самом деле прав. И в былые времена хирурги стояли особняком от всех других врачей. А Беннет — прирожденный хирург. У него и реакция, и настрой, и решительность в действиях! И — одержимость.

— Прекрати свою надгробную речь! — криво усмехнулся Беннет. — Побереги красноречие до того момента, как я улягусь в гроб.

Он сжал руками виски и сказал:

— Боже мой, как же болит голова! Должно быть, от наркоза. Или вы мне что-то подмешали, а? Мне нужно подышать.

Он подошел к двери на террасу и подергал ручку. Она не подавалась. Он потянул опять.

И тут понял, что ее запер Барни. Он повернулся к ДРУГУ:

— Очень предусмотрительно, Ливингстон! А тебе не кажется, что если мне вздумается покончить с собой, то я найду более удачный способ? Скальпелем я еще владею. Могу нарезать себя на тонкие ломтики.

Потом едва слышно добавил:

— Я и так уже труп.

Барни поднялся и встряхнул друга за плечи.

— Нет, Беннет, ничего подобного! Тыжив! Ты, главное, прекрати себя жалеть и сядь, поговорим. Давай лучше подумаем, что тебе теперь предпринять.

— Первым делом я подам иск на весь штат Коннектикут, — зло объявил Беннет.

— А потом?

Беннет сел и с отчаянием помотал головой.

— Не знаю, Барн, — ответил он тоном, полным безысходности. — Я в самом деле не знаю, что мне теперь делать. Помоги мне! — Он поднял голову. — Пожалуйста!

Барни уселся напротив.

Знаешь, приятель, не следует врачам лечить своих близких. А ты для меня как брат. Так что будем считать, что сеанс неофициальный.

— Ладно, Барни, — сухо ответил Бен. — Говори свое братское слово.

— Во-первых, ты действительно прекрасно знаешь медицину. И можешь превосходно работать практически в любой специальности. Это если отбросить эмоции и рассуждать рационально. Ты сейчас слишком озлоблен, Бен. А психиатрия в таких случаях предлагает только один выход.

— И какой же?

— Судебную медицину.

По лицу Беннета было видно, что Барни попал в точку.

— Барни, — смущенно вставил Хершель, — а почему ты ему именно эту сферу предлагаешь?

— Мистер Ландсманн, — ответил тот, — судебная медицина — одна из самых сложных медицинских специальностей. — Он перевел взгляд на своего друга и продолжил: — Но я знаю, что мой приятель Бен легких путей не любит. И у него все для этого есть: знания, быстрота реакции, а главное — мужество, какое требуется для решения любой загадки. Ну, что скажешь? Может, подумаешь? Это тебе посложней любой хирургии будет!

Пока Барни разъяснял особенности работы судебного медэксперта Хершелю, Беннет рассуждал про себя:

«Эй, ребята, это же означает еще три года учебы! А может, и все четыре. Зато в результате ты станешь врачом из врачей и юристом из юристов. И у тебя будет то, чего так жаждет твоя натура, — борьба».

Беннет сидел, опустив голову, а Барни с Хершелем ждали его реакции.

— Пап, ты-то как думаешь? — спросил он.

— Я не могу брать на себя смелость что-то советовать, Бен. Могу только высказать свое мнение, а ты уж сам решай. Но мне кажется, это хорошая идея. Все зависит от того, готов ли ты снова сесть за парту и начать все сначала.

— Ну, не совсем сначала, пап. Можно рассматривать это как очередную ординатуру.

— Так ты не против? — волновался Хершель.

— Пожалуй, нет. Если пойму, что у меня хватит на это духу.

— Отложи до утра, Бен, — посоветовал Барни. — За ночь ничего не изменится — только твое настроение, будем надеяться. Верно?

— Верно.

Хершель оделся и распрощался.

— Я снял номер в «Парк-Плаза». Пойду попробую поспать. На завтрак принесу вам горячих булочек. Я по дороге пекарню заприметил.

Он ушел, и Беннет сказал:

— Ладно, парень, можешь идти.

— Еще чего! — возразил тот и отшутился: — Я тебе ужин купил, между прочим. Так что ты мне должен ночлег.

— Сумасшедший аналитик! Все еще подозреваешь, что я могу что-нибудь выкинуть?

— Нет, — замахал руками Барни. — Я просто не хочу, чтобы… — Он осекся. Другу надо говорить правду — Да, Ландсманн! Самый тяжелый момент для тебя еще не миновал.

— То есть?

— Тебе надо выспаться. А там только начнется…

— Что именно?

— Завтра утром ты проснешься, и надо будет взглянуть в лицо жизни. И это будет самый тяжелый момент.

— Хорошо, дружище, ты, наверное, прав.

Беннет положил другу руку на плечо, и они вместе вернулись в квартиру.

Барни спал хорошо и проснулся только в седьмом часу. Он не пытался снова уснуть, а поднялся и прошел на кухню, чтобы выпить кофе и навести порядок в собственных мыслях.