Исцеляющая любовь

Но страсть Лора оставляла для работы. Производители медицинского оборудования так и вились вокруг нее, рассчитывая оказаться рядом, когда она совершит свое открытие. Хотя светская жизнь по-прежнему шла весьма бурно, возвращаясь с очередной вечеринки, она порой просила своего ухажера высадить ее ночью у института, где с удовольствием работала в тишине и покое. И в то время, как общество пережевывало подробности Уотергейта и ход следующих выборов, она упорно шла вперед. У младенческого геморрагического диатеза политической ориентации нет.

Вторая статья тоже была принята хорошо. А за ней и третья. Можно было не сомневаться, что ей продлят грант еще на один срок. Кроме того, она испытала колоссальную радость, сумев с помощью своей методики спасти нескольких новорожденных в больнице НИЗа. Она во многих отношениях могла чувствовать себя удовлетворенной. Она добилась успеха и всеобщего восхищения. Она добилась гораздо большего, чем осмеливалась мечтать.

Все было прекрасно. Вот только счастья не было.

43

В кабинет Барни вошел мужчина ненамного старше его, с глубокими черными кругами под глазами.

— Мистер Энтони? — спросил Барни.

— Да, — ответил тот. — Я доктор Энтони.

Они уселись друг против друга у письменного стола, и Барни начал как обычно:

— Итак, доктор, что вас ко мне привело?

— Я терапевт, — начал Энтони. — У меня есть жена и дети, они меня любят, хотя вижусь я с ними меньше, чем следовало бы. В целом я неплохой отец. И любящий муж. Иными словами, доктор, у меня нет никакой внешней причины быть недовольным своей жизнью. Я состою в редсовете «Американского журнала», и ко мне направляют больше больных, чем я могу принять.

Барни не перебивал. Не делал никаких попутных замечаний и не задавал вопросов. Пока ему было неясно, чего, собственно, не хватает этому доктору в жизни.

— Я люблю своих больных, — продолжал тот. — Я им предан, честное слово. Когда они в больнице, я каждое утро их навещаю. А если получается, то и перед сном захожу проведать.

— Это, должно быть, морально тяжело, — вставил Барни. — Особенно когда речь идет о неизлечимо больных.

Доктор кивнул:

— У меня такое опасение, что все их проблемы я взваливаю на себя. И, по правде говоря, мне все время требовался некий костыль, чтобы я мог прожить день до конца. — Он помолчал, потом смущенно пояснил: — Я принимал транквилизаторы в большом количестве.

Барни понимающе кивнул.

— Выписывали себе сами?

— Доктор, я без них не могу, — ответил Энтони. — Посмотрите на вещи шире. У каждого моего больного есть семья, которая разделяет с ним тяготы его болезни. Умножьте это на десять… нет, на двадцать, и вы получите представление о том, почему мне время от времени требуется какое-то облегчение.

Он заговорил извиняющимся тоном:

— Я не пьяница, я себя контролирую. Но мне нужно немного валиума, иначе я не проживу. Понимаете? Ради моих же больных!

— Сколько это — «немного»? — спокойно спросил Барни.

— Ну… — Он замялся. — Десять миллиграммов.

— Как часто?

— Несколько раз в день, — уклончиво ответил доктор и посмотрел на Барни.

По лицу консультанта было видно, что ответ его не удовлетворил.

— Ну, в день я в среднем принимаю от пятидесяти до шестидесяти миллиграммов.

— Обычно максимально допустимой дозировкой считается сорок, — негромко прокомментировал Барни.

— Да, я знаю.

— А поскольку он ослабляет работу центральной нервной системы, то со временем стал оказывать на вас необычный эффект.

— Нет-нет! — возразил Энтони. — Я себя хорошо чувствую. То есть… я понимаю, что превышаю дозу, но я вполне дееспособен.

Он вдруг стукнул кулаком по столу и закричал:

— Я хороший врач, черт побери! Хороший!

Барни немного выждал, после чего мягко спросил:

— Доктор Энтони, вы так и не ответили на мой вопрос. Что вас привело ко мне?

— Меня привели сюда причины, — он говорил с трудом, — в которых я сам пока не разобрался. В прошлое воскресенье — нет, две недели назад, — когда моя жена была с детьми у своей матери… — Он замолчал, потом наконец сформулировал свою проблему в пяти словах: — Я пытался покончить с собой.

Вечером Барни рассказал о докторе Энтони Лоре, правда, фамилии не назвал.

— А что его так мучает? — сочувственно произнесла Лора.

— Лора, ты не поверишь: его проблема в том, что он принимает все слишком близко к сердцу. Я прихожу к выводу, что у хороших терапевтов это вроде особой формы рака. Есть врачи, которые заковывают свои чувства в броню и обращаются с больными, как мясник — с тушами животных. И когда я вижу несчастного врача, сопереживающего своим пациентам, как этот бедолага, покушавшийся на самоубийство, я не могу обвинять остальных, бесчувственных. Это разновидность защитной реакции.

— Ты, наверное, прав, — признала Лора — Если я дам себе волю и начну плакать по каждому недоношенному, которого не удалось спасти, я, наверное, свихнусь. Хотя это и так произойдет рано или поздно.

— Лора, — встревожился Барни, — я тебе говорил и сейчас повторяю: ты должна с кем-то проконсультироваться!

— Перестань, Барн. Ты знаешь, что я в порядке. Правда!