Иствикские вдовы

— Это трудно объяснить словами, — сказала она, обращаясь к нему и его внимательно прислушивавшейся семье. — Чувство уныния. Ощущение, — попыталась объяснить она, — что я раздражаю клетки собственного организма. Им надоело служить пристанищем моего духа.

— Мама! — воскликнула Марси в искреннем, как казалось, испуге. — У тебя что-нибудь болит? Ты обращалась к местному врачу?

— Джейн несколько недель тому назад ездила к доку Питу, и я думаю, что это ускорило ее смерть. Помнишь, я спрашивала тебя насчет электрических ударов, так это она их испытывала; а теперь — я.

Напуганная больше, чем обычно, Марси спросила:

— А миссис Ружмонт… или как там теперь ее фамилия? Как ее здоровье?

— Митчелл. Прекрасно. Но она еще не достигла моего возраста. Она моложе на шесть лет и всегда была более активна. А я… Ты же знаешь меня, дорогая, я всегда боялась… — она не сумела заставить себя произнести название болезни, — …Природы. Того, как она убивает, когда в организме что-то идет немного не так. Не пугайся — я старая и должна приучать себя к мысли о смерти, было бы инфантильно прятаться от нее в кусты. Но, пожалуйста, давайте не будем больше говорить об этом в присутствии мальчиков. Да, ребята?

Роджер улыбнулся, скосив рот на одну сторону, как отец, но вывод сделал неутешительный.

— Это как в песне поется, бабуля, — заявил он, — жизнь высасывает, и ты умираешь. Курт Кобейн [62]не боялся умереть. Он сам этого захотел. А теперь это — раз плюнуть. Смертники в Ираке только и делают, что кончают с собой. — Он как будто просто сообщал новости, как те ведущие на слишком широком, дающем слишком правдоподобную картинку телеэкране.

— Замолчи, детка, — сказала Марси.

— Да, — продолжила Александра мысль внука, — я иногда думаю, не слишком ли много сейчас в мире людей — не знаю, сколько миллиардов теперь живет на Земле; когда я была девочкой, их было два, — что молодые, более чувствительные и менее эгоистичные, чем когда-либо была я, заразились неким глобальным инстинктом смерти? Я имею в виду не только тех, кто устраивает стрельбу в школах, и исламских смертников; газеты каждый день сообщают о жертвах передозировки и погибших в автокатастрофах, о подростках, которые на скорости девяносто миль в час врезаются в дерево, а потом их друзья и соседи рассказывают перед телекамерами, какими веселыми и идеально нормальными девочками и мальчиками те были.

— Мама, прошу тебя. Не провоцируй его. Даже в порядке шутки.

— А кто шутит? Прости, дорогая. Я знаю, что ты чувствуешь, я тоже не хотела увидеть, как умирают мои родители. Для этого даже не обязательно любить их. Их смерть умаляет значение и твоей собственной жизни. Они перестают наблюдать за тобой.

Маленький Говард, с расширенными глазами следивший за разговором, который велся над его головой, проблеял:

— Бабуля, мы тебя любим.

— Спасибо, Говард. И я люблю вас.

Старший Говард, заботливо взглянув на нее, сказал:

— Александра, в городе, кроме дока Пита, есть и другие врачи. Он сохраняет свою вывеску только для того, чтобы направлять пациентов к сыну в Провиденс. Через два дома от меня на Док-стрит, за почтой, открыл практику блестящий молодой врач из нью-йоркского Слоуна-Кеттеринга [63]. Он молодой и в курсе всех последних достижений. Он мне сказал, что не хочет всю жизнь прогрызать себе ход в Большом Яблоке, платя тройные налоги и баснословную квартирную плату. Жизнь в маленьком городе, где много зелени и никто не запирает дома на ночь, прекрасно ему подходит. Как и небольшая дружная семья. Две девочки, хорошенькие, как бутончики. Он хочет держать их в государственной школе до девятого класса, пока гормоны не улягутся. Вам было бы неплохо ему показаться. Я могу замолвить словечко и устроить для вас визит еще до Дня труда.

— Хоуи, — вклинилась Марси, — я думаю, маме нужно меньше Иствика, а не больше. Она и ее подруги думали, что возвращение сюда омолодит их, но, разумеется, этого не произошло. Мама, ничего, что я так говорю? Это не несправедливо? Ты разочарована. Волшебства, на которое ты рассчитывала, не случилось. Я не слишком углубляюсь в психологию?

Эта розовая бородавка у нее на носу, думала Александра. Почему она ее не выведет? Бородавки могут перерождаться. Еще месяц тому назад она бы отмела попытку дочери анализировать ее положение, но сегодня она чувствовала себя обессиленной и только сказала:

— Нет, это не несправедливо. Я не уверена, что это правда. Не могу точно сказать, зачем мы сюда приехали. Может, затем, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, что когда-то сделали, и исправить или хотя бы отчасти исправить, прежде чем…

— Умереть! — пропищал маленький Говард, показывая свои щербатые зубы в сияющей улыбке. Должно быть, он доставляет много радости своим учителям.

— Говард! — рассердилась Марси. Она называла сына Говардом, а мужа Хоуи.