Это была небольшая, довольно красивая церковь в греческом стиле, с дорическим портиком и приземистой восьмиугольной башней на дороге Кокумскуссок, ведущей от улицы Вязов, позади Дубравной. Церковь построили конгрегационалисты в 1823 году, а через поколение, в 1840 году, она отошла к унитариям. Позже, когда религиозное рвение пошло на убыль, внутренность церкви там и сям украсили крестами, а в зале на стене повесили большое бархатное знамя, изготовленное в воскресной школе, на нем был изображен египетский крест в виде буквы тау [14]
– иероглиф, обозначающий «жизнь» и окруженный четырьмя алхимическими знаками основных стихий.В категорию «участников и их друзей» входили все, кроме Ван Хорна, который, тем не менее, пробрался в гостиную. Присутствующие уже знали, кто он, и не скрывали своего интереса. Когда он говорил, голос звучал так, будто не совпадал с движениями рта и челюсти, а ощущение какой-то неестественности речевого аппарата странно усиливалось ускользающим выражением лица и потоком слюны, брызгавшей во время разговора, иногда он умолкал, чтобы вытереть рот рукавом. И все же он производил впечатление уверенного в себе, культурного и состоятельного человека, когда наклонился к Александре для интимной беседы.
– Да это так, пустяки, – ответила Александра, вдруг почувствовав себя маленькой и застенчивой под напором нависшей над ней темной громады. В это время она была особенно чувствительна к чужой ауре. У вызывающего дрожь незнакомца аура переливалась темно-коричневым цветом, как шкурка мокрого бобра, и стояла прямо над его головой. – Мои друзья называют их малышками, – добавила она, стараясь не покраснеть. От мельтешения множества людей вокруг ей стало не по себе, она не привыкла к толпе и новым знакомствам.
– Пустяки, – отозвался Ван Хорн, вытирая губы. – Но такие
– «Тявкающая лисица», – сказала она, – или «Голодная овца», в двух шагах, напротив маленькой парикмахерской, если вы вообще стрижетесь.
– По возможности никогда. Истощает силы. Мать когда-то называла меня Самсоном. Да, я сильный мужчина. Я скупил все ваши статуэтки, чтобы показать одному приятелю,
Александра с облегчением поняла, что он ей совсем не нравится. Настырный, грубый и болтливый. То, что он скупил ее фигурки в «Голодной овце», было равно похищению, и теперь требуется срочно обжигать в печи еще одну партию раньше, чем она рассчитывала. Давление, которое оказывала на нее его личность, усилило спазмы в животе, они начались еще утром, на несколько дней раньше срока; один из признаков рака – нарушение менструального цикла. К тому же она усвоила еще на Западе прискорбную неприязнь к индейцам и латиноамериканцам, а на ее взгляд, Даррил Ван Хорн казался и вовсе
– Не хочу быть еще одной Ники де Сент-Фалль, – сказала Александра. – Хочу оставаться сама собой. Они убедительны, как вы выразились, оттого, что малы и умещаются на ладони.
Кровь прилила к лицу, оно горело. В душе она посмеялась над своим волнением, когда поняла, что человек этот обманщик и одна видимость. За исключением денег, они реальны.
Маленькие слезящиеся глазки казались воспаленными.
– Но вы-то что представляете собой, Александра? Узко мыслите, немного трусите. Вы сами не даете себе шанса, не видите дальше сувенирной лавки. Не могу поверить, что вас так мало ценят – жалкие двадцать баксов, а вам стоит задуматься о пятизначных цифрах.
«Вульгарный тип из Нью-Йорка, – подумала Александра. – Бедняга, оказаться в такой утонченной провинции!» Вспомнился дымок из трубы, каким тонким и привлекательным он ей показался, и она великодушно спросила:
– Как вам нравится новый дом? Хорошо устроились?
– Черт знает что. Работаю допоздна. Идеи приходят в голову ночью, а каждое утро в четверть восьмого являются эти проклятые рабочие! С их чертовыми транзисторами! Прошу прощения за выражение.
Казалось, он и впрямь нуждался в прощении, об этом свидетельствовал каждый неловкий, слишком поспешный жест.