Иствикские ведьмы

В городе Иствике этой зимой станут ходить сплетни – ведь здесь, как в Вашингтоне или Сайгоне, есть своя утечка информации: Фидель водит дружбу с одной женщиной в городе, официанткой из ресторана «Немо», застенчивой чернокожей, уроженкой Антигуа по имени Ребекка, – станут судачить об оргиях в старом доме Леноксов. Но что поразило Александру в этот первый вечер и потом всегда поражало, так это дружелюбная атмосфера, создаваемая их неловким, нетерпеливым и не очень разбирающимся в тонкостях гостеприимства хозяином, который не только кормил их и предоставлял кров, музыку и удобную темную мебель, но и дарил блаженство, без которого раскованность в духе времени утечет тонкой струйкой в канавы, вырытые другими, старыми проповедниками и запретителями, защитниками теории героического отрешения от мира, отправившими прелестную Энн Хатчинсон, женщину-проповедника, оказывающую помощь другим женщинам, в пустыню, на расправу к краснокожим, по-своему таким же неумолимым фанатикам, как пуританские священники. Подобно всем мужчинам, Ван Хорн требовал, чтобы женщины считали его королем, но его система взимания налогов, по крайней мере, касалась ценных вещей – их тел и веселого настроения, которым они на самом деле обладали, а не духовных ценностей, сберегаемых для несуществующего неба. Именно доброта Ван Хорна позволяла ему превращать их любовь друг к другу в род любви к нему самому. Его любовь к этим женщинам была несколько абстрактной и потому формальной, она проявлялась в учтивости, почтительных поклонах и любезностях, когда они надевали предлагаемые им оригинальные предметы одежды: перчатки из кошачьей кожи и зеленые кожаные подвязки, или обвязывали его поясом, девятифутовым шнуром, сплетенным из красной шерсти. Он часто стоял, как и в тот первый вечер, возвышаясь над бассейном, позади них, регулируя сложное и чувствительное к влаге оборудование.

Он нажал на кнопку, и гофрированная крыша с грохотом встала на место, закрыв ночное небо. Потом поставил музыку – сначала Джоплин пронзительно и хрипло выкрикивала «Кусок моего сердца», «Бери, пока можешь», «Летнюю пору» и «Меня ругают» – голосом, в котором звучал радостный вызов и отчаяние женщины, а затем Тайни Тим пробирался на цыпочках среди тюльпанов и бесполым дрожащим голосом выдавал трели, которыми никак не мог насладиться Ван Хорн, возвращая иглу опять и опять на начальную бороздку, пока ведьмы шумно не потребовали снова поставить Джоплин. Музыка окружала их со всех сторон, возникая из четырех углов комнаты; они танцевали, прикрытые только своими аурами и волосами, совершая в такт музыке легкие осторожные движения, часто поворачиваясь спиной, впитывая в себя голоса призрачных певцов-исполинов. Пока Джоплин снова страстно выбрасывала слова «Летней поры», в отрывистом темпе, словно припоминая их, как одурманенный наркотиками борец, что опять и опять поднимается с ковра, ибо на кон поставлены большие деньги, Сьюки и Александра покачивались в объятиях друг друга, не передвигая ног, их распущенные волосы смешались со слезами, груди соприкасались, прижимались, сминались, как в неспешной драке подушками, увлажненные крупными каплями пота, похожими на бусинки древнеегипетских ожерелий. И когда Джоплин с обманчивой легкостью пустилась в водоворот песни «Я и Бобби Мак Джи», Ван Хорн – его багровый пенис страшно восстал благодаря усилиям Джейн, стоящей перед ним на коленях, – исполнил пантомиму своими жутковатыми руками, обхватив пенис ладонями, как в белых резиновых перчатках с пучочками волос, и кончиками пальцев, широкими, как у древесной жабы или лемура. А тем временем в темноте над качающейся головой Джейн звучало взволнованное соло вдохновенного пианиста из «Фулл-Тилт-Буги»-джаза.

На черных велюровых матрасах Ван Хорна женщины забавлялись с ним, и это был язык, на котором они общались друг с другом; он проявил сверхъестественное самообладание, и, когда семя изверглось, все решили позже, что оно было на удивление холодным. Одеваясь после полуночи в первый час ноября, Александра почувствовала, будто ее одежда наполнилась – в теннис она играла в свободных брюках, чтобы как-то скрыть полные ноги, – невесомым газом, ее плоть истончилась после долгого пребывания в воде и поглощенного зелья. Ведя домой свою «субару», пропахшую собакой, она созерцала печальный пятнистый лик полной луны через затененное ветровое стекло и без всякой связи подумала на какое-то мгновенье, что астронавты уже прилунились и совершили акт имперской жестокости, окрасив зеленым спреем огромную бесплодную лунную поверхность.

Часть вторая: Malefica (Злодеяния)

Другой я не стану, я слишком довольна

своей жизнью, меня всегда ласкают.

Молодая французская ведьма, 1660 год

– Он сбежал? – спросила Александра по телефону.