Иствикские ведьмы

– Улыбнулась. Это не я, а Дон увезла его в Нью-Джерси с группой подрывников. Между прочим, когда толстяк ушел, о ней почти не упоминали. Как будто и не было никакой Дон Полански. Очевидно, от нее ничего не осталось, так, куски одежды, которые могли попасть туда из стенного шкафа. Она была такая неряшливая малышка, может, вылетела через крышу. Полански, или как их там, отчим и мать, пришли разодетые, как из фильма тридцатых годов. Полагаю, они не часто вылезают из своего трейлера. Я посмотрела на мать – она ведь была цирковой акробаткой. Должна сказать, фигуру она сохранила, но лицо! Лицо страшное. Такое грубое, кожа как на мозолистых пятках. Никто не знал, что им сказать, ведь девчонка была просто шлюхой. Да и вообще неизвестно, погибла ли она. Даже Бренда сначала не знала, как себя вести, ведь эта семья была в какой-то мере причиной ее несчастья, но, должна сказать, она держалась великолепно – сама любезность и grande dame. Она выразила им сочувствие, не моргнув глазом. Знаю, Бренда другая, чем мы, но я, в самом деле, восхищена, как она сумела собраться и использовать эту ситуацию. Говоря о ситуациях…

– Да? – откликнулась Александра. Эта пауза означала, что ее проверяют, слушает ли она по-прежнему внимательно. Александра лениво ставила точки кончиками пальцев на запотевших стеклах нижних рам кухонного окна – машинально рисовала снежинки, или веснушки Сьюки, или дырочки в телефонной мембране, или мазки краски, которыми украшала Ники де Сент-Фалль своих «Нана», принесших ей всемирную славу. Александра радовалась, что Сьюки опять разговаривает с ней, иногда ей казалось, что, если бы не Сьюки, она потеряла бы всякий контакт с внешним миром и уплыла бы в стратосферу, как малышка Дон, подорвавшаяся в доме в Нью-Джерси.

– Меня уволили, – сказала Сьюки.

– Не может быть! Как можно, ты единственное светлое пятно в газете.

– Ну, скажем так, я ухожу сама. Молодой человек, занявший место Клайда, с какой-то еврейской фамилией, не могу ее запомнить: Бернстайн, Бирнбаум – даже и запоминать не хочу, сократил мой некролог, сделав из полутора колонок об Эде два маленьких бессмысленных абзаца; он сказал, что на этой неделе не хватает места, потому что еще один бедняга из местных убит во Вьетнаме, но я знаю, это потому, что ему уже доложили, что Эд был моим любовником, и он боится, что я перейду границы приличий и все станут хихикать. Очень давно Эд дал мне свои стихи, написанные в духе Боба Дилана, и я поместила в статье два его стихотворения. Я не возражала бы, если бы их вырезали, но они убрали даже то, как он основал группу справедливого распределения жилья и что он был одним из лучших учеников класса в Гарвардском духовном училище. Я втолковываю этому юноше: «Вы только что приехали в Иствик и, по-моему, не понимаете, как любили здесь преподобного Парсли», а этот парень из Браун-колледжа улыбается так и говорит: «Я слышал, как его любили», а я говорю: «Я много работаю над своими статьями, и мистер Гэбриел почти никогда не выбрасывал ни слова». Тут этот несносный мальчишка улыбается еще раз, и мне ничего больше не остается, как уйти. И по правде сказать, прежде чем уйти, я взяла у него из рук карандаш и сломала перед его носом.

Александра расхохоталась, радуясь, что у нее есть такая живая подруга, не то что эти злые клоунские маски на стенах ее спальни.

– Сьюки, ты в самом деле так поступила?

– Да, и даже сказала: «Чтоб тебе ноги переломать», – и бросила сломанный карандаш ему на стол. Самоуверенный дурак. Но что мне теперь делать? Все, что у меня есть, это семьсот долларов в банке.

– Может, Даррил…

Все время Александра мысленно была у Ван Хорна, представляя себе его морщинистое лицо с брызгами слюны, и какие-то пыльные углы в доме, ожидающие женских рук, и те мгновения, когда он вдруг после грубого лающего хохота резко замолкал, забывая об окружающем. Образы возникали сами собой, непроизвольно, так бывает, когда едешь по серпантину дороги и одна радиостанция вдруг перекрывает другую. В то время как Сьюки и Джейн, казалось, набирались свежих сил и желаний в ритуальных обрядах на острове, Александра обнаружила, что в своем независимом существовании, по сути, отошла от жизни, без конца возясь с клеем и бумагой, и узы, поддерживавшие ее связь с природой, ослабели. Она позволила своим розам встретить зиму не укрытыми соломой и ветками, не собрала, как всегда, листья в компостную яму, забывала подсыпать корм птицам и не барабанила больше по стеклу, отгоняя от кормушки прожорливых серых белок. Она еле волочила ноги от усталости, это заметил даже Джо Марино и был этим немало обескуражен. Скучная жена является частью брачного договора, но скучную любовницу мужчина не вынесет. Все, что хотелось Александре, так это отмочить свои старые кости в горячей тиковой ванне и преклонить голову на заросший волосами торс Ван Хорна, пока Тайни Том издает трели на стерео: «Жить под солнцем, любить под луной, наслаждаться жизнью!»