Итака навсегда

Телемаху хочется отвести меня к моему старому отцу Лаэрту, живущему за городом. Какое наивное желание! Посещение старика отца сразу же выдало бы мое присутствие на острове и встревожило женихов. И это именно сейчас, когда все покои замка так и пронизывают молнии, предвещающие грозу! Служанки цапаются друг с другом и поднимают крик из-за каждого пустяка, как животные, чующие нависшую над ними опасность. Повар поссорился с поваренком и набросился на него с ножом, целая армия муравьев облепила бочку, где хранится мед. Говорят, что одна змея заползла в кухню, а другая впилась в полные молока сосцы коровы. Я провел в ожидании столько лет, подожду еще несколько дней, встречусь с моим старым отцом немного позже.

После того как женихи видели, как я одним ударом уложил драчливого, вздорного Ира, они, возможно, не захотят, чтобы под ногами у них путался такой опасный чужак. К тому же во дворец привел меня Телемах, который настоял на моем присутствии вопреки их желанию и собственноручно налил мне вина, как знатному гостю. Всякий раз, видя, как они переговариваются, я навостряю уши, чтобы понять, не обо мне ли идет речь, но пока я не узнал ничего, что помогло бы мне раскрыть их намерения. Возможно, единственное, что занимает тупоголовых женихов, — это как бы наесться жареным мясом, ежедневно доставляемым моими пастухами, упиться вином из моих подвалов, ночью переспать со служанками и дождаться, когда Пенелопа устанет оказывать сопротивление.

Я так привык жить на ветру, под открытым небом, что, побыв немного в доме, начинаю задыхаться, мне хочется вырваться поскорее на волю, глотнуть свежего воздуха, размять руки и ноги. Когда я шагнул за порог и очутился рядом с Иром, уже смирившимся с ролью сторожа, отгоняющего от дворца бродячих собак, этот попрошайка взглянул на меня с интересом.

— Ты кто такой? Откуда ты взялся? Что у тебя на уме?

— Это не твое дело, — ответил я, но его вопросы меня обеспокоили.

По опыту, который, по правде говоря, ограничивается теми знаниями, которые я приобрел, нося на плечах это рубище, я уразумел, что у нищих, даже таких глупых и наглых, как Ир, глаз наметанный и видят они всегда больше, чем может показаться на первый взгляд. Не хотелось бы, чтобы он меня узнал и поднял тревогу среди женихов.

Я уже привык соизмерять свои поступки с обликом нищего оборванца и потому плюнул себе под ноги и поскорее ушел в дом, даже не взглянув на Ира.

Пенелопа вышла в большой зал лишь поздним утром в шерстяной мантии, расшитой золотыми узорами, и с ниткой лазуритовых бус. Кто знает, может, и мантия, и бусы подарены ей женихами. С уверенностью могу сказать, что, когда я уходил на Троянскую войну, их у нее не было.

Пока я ограничился лишь выражением своего восторга изяществом ее одежд и красотой синих камней, отливавших золотом. Пенелопа поблагодарила меня улыбкой, но когда я спросил у нее, не добывается ли случайно лазурит на Итаке, она сумела уйти от ответа и не сказала, откуда у нее это ожерелье. Тем самым она подтвердила мое подозрение, что это подарок одного из женихов. Наверное, Антиноя, кого же еще.

Пенелопа играет роль царицы. Согласен, она и есть царица, но не помню, чтобы раньше она была такой величавой, такой немногословной, такой холодной. Для начала она изрекла несколько слов, подобающих случаю, — о засухе, которая вредит садам и губит пастбища.

— Зато от засухи и солнца будет добрым и крепким вино, — сказал я.

— Рада за виноградарей, — ответила она, — хотя сама я вина не люблю.

Кроме того, она посетовала на то, что дороги разбиты, а пекарню надо расширить, и сказала, что необходимо вырыть новый водоем, чтобы увеличить запасы воды. Палестра заброшена: там устраивают только оргии в честь бога Диониса. То ли Пенелопа заботится о сельском хозяйстве и городских делах, то ли хочет дать мне понять, что она печется о своих подданных, чтобы я рассказывал об этом повсюду, когда вновь пущусь, как она полагает, в странствия по свету.

Потом она ушла в свои покои и позвала с собой Телемаха, с которым они долго о чем-то говорили.

Сегодня впервые с момента своего возвращения я видел Пенелопу вблизи и при дневном свете. Она так прекрасна! Все та же нежная кожа, те же длинные черные волосы, синие, как море, глаза. Когда я много лет тому назад уезжал с Итаки, она казалась мне такой хрупкой, и я представлял себе, как она страдает без меня, а теперь увидел женщину крепкую духом, уверенную в себе, несущую на себе тяготы управления островом. Я часто рассказывал о ней своим товарищам, но то были рассказы о другой женщине. Я оставил юную, нежную и заботливую жену, а теперь передо мной женщина строгая, загадочная, быть может даже более привлекательная, чем прежде, но другая, совсем другая.