Итальянец

Стремясь возбудить страх, в том числе и суеверный, миссис Радклиф часто прибегает к состоянию неопределенности и тревожного ожидания — самому, вероятно, богатому источнику сильнейших чувств, ибо человек твердого ума способен свыкнуться с почти любой опасностью, если очевидна ее неизбежность и ясен характер, в то время как опасность загадочная и неопределенная заставляла отшатнуться даже отчаянного храбреца. Прерванный на самом интересном месте рассказ, лампа, погасшая, когда еще не дочитан пергамент, который скрывает ужасную тайну, мелькнувшая туманная тень, приглушенные рыдания — никто из романистов не пользовался этим реквизитом так успешно, как миссис Радклиф. Следует признать, что, создавая вышеупомянутые ситуации, автор прибегает к явно искусственным средствам. Героини миссис Радклиф добровольно ставят себя в такие положения, которых одинокие женщины всегда избегают. Они слишком склонны избирать полуночный час для исследования пустой комнаты или потайного хода, а когда изучают самые интересные документы, не запасаются ничем, кроме догорающей лампы. От этого до некоторой степени страдает бесхитростность повествования, словно мы подсмотрели, как облачается привидение, которое должно нас напугать. Хотя этот недостаток искупается обилием красот, его все же не преминули отметить критики.

Главная характерная черта романов миссис Радклиф состоит в одном правиле, которому писательница себя подчинила, а именно: все происшествия, о которых она рассказывает, какими бы таинственными и сверхъестественными они ни казались, должны получить в конце книги естественное объяснение. Надобно признать, что это не всегда удается в полной мере, и в некоторых случаях писательнице оказывается легче пробудить интерес или зловещие предчувствия, чем представить увлекательное или убедительное объяснение придуманных ею сюжетных ходов. Конечно, мы уже отмечали выше, что неизбежное зло — сочинение заключительных глав — превращается в пытку для писателей-романистов: ведь в этих главах необходимо размотать клубок приключений, так старательно ими запутанный, и разгадать все загадки, которые они изо всех сил пытались сделать неразрешимыми. Если бы великим магам, имеющим дело с чудесным и страшным, было дозволено завершать ритуал вызова духов в той же обстановке, в какой он был начат, то есть вдали от дневного светила, среди теней, в неясном, благоприятном для фантасмагорий свете, их задача была бы сравнительно легкой и прекрасный фрагмент под названием «Сэр Бертран» не оставался бы единственным в своем роде. Однако современному автору не дано права воспользоваться таким путем отступления. Нам рассказывали о старом педантичном судье, которому в качестве свидетельских показаний преподнесли слова, услышанные от призрака убитого, — тот объявлял подсудимого виновным. Судья, не отрицая убедительности показаний, не согласился выслушивать их от посредника и отдал распоряжение, чтобы призрака вызвали в суд. Точно так же недостает гибкости и современной читающей публике, которая, вопрошая «quo warranto»,[10] вынуждает рассказчика дать объяснения; автор стоит перед выбором: либо признать, что сплетенный узел без помощи потусторонних сил не разрубить, и вывести на сцену привидение или самого дьявола, либо, по примеру миссис Радклиф, объяснить все свои чудеса естественными причинами.

Ранее, в кратких заметках о «Замке Отранто», мы уже указывали, что склоняемся к более простому пути — смелому признанию в том, что обратились к механизмам сверхъестественного. В прежние времена повсеместно верили в призраков и ведьм; была широко распространена и поддерживалась властями целая система суеверий. Поэтому от публики не потребуется слишком много наивности, чтобы, читая о судьбе своих предков, на время разделить их пламенную веру в чудеса. И все же, невзирая на успех Уолпола и Метьюрина (добавим к ним еще и автора «Формана»), надобно признать, что такого рода механизмы требуют от писателя особой тонкости обращения. «От великого до смешного один шаг», — говорил Бонапарт, и в наши дни, в век всеобщего скептицизма, трудно без поддержки высших сил описать сверхъестественное так, чтобы не скатиться до нелепостей. Incredulus odi[11] — возражение более чем существенное.