Итальянец

Пока в тюрьме инквизиции разворачивались эти печальные события, Эллена в тиши и укрытии монастыря ничего не ведала ни об аресте Скедони, ни о заточении Винченцо. Она знала, что отец Скедони готовится к тому, чтобы признать ее своей дочерью, и понимала, что это требует времени и он пока лишен возможности навещать ее. Он обещал ей написать, если узнает что-либо о Винченцо, однако писем не было. Это вызывало тревогу у девушки.

«Видимо, Винченцо где-то далеко, если не смог прислать мне весточку. Неужели он, поддавшись уговорам семьи, решил забыть меня? Почему я предоставила им решать все за меня, а не сделала этого сама?» — мучилась бедная девушка.

В печальных раздумьях и ожидании шли дни. Ничто не могло занять ее. Ни любимое вышивание шелком, ни игра на лютне не могли прогнать печаль. Временами она помогала сестрам в различных работах в монастыре и в таких случаях, хотя и не была весела и говорлива, всегда сохраняла приветливость и спокойствие. Самыми успокаивающими и приносящими утешение мгновениями были для нее предзакатные часы дня, когда она могла незаметно уединиться на своей любимой естественной террасе среди скал над монастырем. Здесь, в полном одиночестве, отдыхая от необходимости сдерживать себя, она отдавалась своим мыслям, любуясь красотой залива и вспоминая счастливые дни и любимых ею людей — Винченцо и покойную тетушку.

Однажды она засиделась на террасе дольше обычного. Солнце почти уже скрылось за линией горизонта, лишь последние его лучи освещали багрянцем воды залива. Сумерки сглаживали четкие очертания пейзажа, кроме близкой стройной колокольни церкви и монастырских строений, но и их вот-вот могла скрыть вечерняя дымка. Глядя сверху на монастырский двор, Эллена вдруг заметила необычное оживление на нем и, прислушавшись, различила даже голоса. Послушницы в белых покрывалах то и дело куда-то спешили, пересекая двор. А потом вдруг все стихло, и двор снова опустел. Эллена, заинтересовавшаяся, что бы это было, стала спускаться вниз.

Не успела она войти в длинную аллею каштанов, ведущую в монастырский двор, как услышала в начале аллеи шаги и различила вдали несколько фигур монахинь, двигавшихся ей навстречу. Голос, который донесся до нее, показался ей удивительно знакомым. Прислушавшись, она гадала, кто же это, надеясь, сомневаясь, не веря себе! Вот он слышен опять! Эллена не могла ошибиться. Она ускорила шаги, а потом, вдруг испугавшись, остановилась. Голос произнес ее имя, в нем были нежность и нетерпение. Эллена, едва веря своим глазам, увидела сестру Оливию, монахиню из Сан-Стефано, своего друга и спасительницу.

Столь велика была радость увидеть ее здесь, в рощах родного ей монастыря, что, более не колеблясь, она поспешила ей навстречу. Оливия была не менее счастлива заключить ее в свои объятия. Они засыпали друг друга вопросами, но их волнение было столь велико, что они обменялись лишь несколькими короткими фразами, после чего Эллена поспешила увести сестру Оливию.

Оливия обстоятельно рассказала девушке, что заставило ее покинуть стены монастыря Сан-Стефано и искать убежища здесь, в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто.

После побега Эллены настоятельница Сан-Стефано преследовала сестру Оливию своими подозрениями, справедливо полагая, что именно она помогла бежать Эллене. Однако у нее не было прямых доказательств для обвинения. Хотя Джеронимо мог бы многое подтвердить, он, опасаясь за свою судьбу, упорно хранил молчание. А без его подтверждений побег мог оказаться просто случайностью, а не заговором, дающим игуменье право наказать ту, которую она считала во всем повинной. Зато в руках игуменьи оставалось бесспорное право сделать жизнь сестры Оливии невыносимой, чем она в полной мере воспользовалась.

Мысль о переводе в монастырь Санта-Мария-дель-Пианто родилась у сестры Оливии под впечатлением рассказов Эллены, однако она ни при каких условиях не могла сообщить ей об этом, зная, каким грозным оружием было бы письмо к Эллене, попади оно в руки игуменьи. Даже обратившись за помощью к епископу, Оливия, прося перевода в другой монастырь, не называла его до тех пор, пока не пришло указание о ее переводе. Гнев мстительной настоятельницы ускорил ее отъезд.

Оливия, привыкшая к испытаниям и смирившаяся с мыслью коротать свои дни в Сан-Стефано, покорно приняла бы свой жребий, если бы не невыносимый гнет и несправедливость матушки игуменьи, достигшие своего предела; это заставило Оливию решиться на этот шаг. Теперь она под кровом того же монастыря, где оказалась и Эллена.

Девушка с особой тревогой расспрашивала, не пострадал ли еще кто-либо из-за нее, но Оливия успокоила ее. Даже старый монах, открывший дверь подземного хода, избежал каких-либо подозрений.