Итальянец

Привет, дух скорби и любви!
Вечерним ветеркам внимая,
Призывы слышу я твои,
Слезу с отрадой проливая.

В безмолвный одинокий час,
Когда к закату день клонится,
Твоей волшебной лютни глас
Мечту торопит пробудиться

И оживить поэта взор,
На берег мшистый устремленный,
Где манит дикостью простор,
Фантазией одушевленный.

Веди меня в приют святой,
Тобой заботливо хранимый,
Где под полночною луной
Во храме хор поет незримый.

Мне смутный слышится напев
И умолкает в отдаленье:
По колоннаде в темный неф
Скользят монашеские тени.

Взойдем с тобой по склонам круч:
Сквозь мощных лиственниц вершины
С небес холодный тусклый луч
Там не разгонит мрак лощины.

Дол непроглядной тьмой сокрыт:
Лесам густым не видно края.
К вечерне колокол звонит,
В горах печально замирая.

Сопроводи меня туда,
Где в бухте под веслом прилежным
Чуть слышно плещется вода,
Где парусник в краю безбрежном.

Где о скалистый бьется мыс
Прибой размеренно и шумно,
Утес над волнами навис
И завывает вихрь безумно.

Помедли там в полночный час,
Где под луною потускнелой
Разносит эхо бури глас
И чуть мелькает парус белый.[15]

Нам думается, никто не станет отрицать, что прекрасные идеи облечены здесь в соответствующую им стихотворную форму; однако, как и в своих прозаических сочинениях, миссис Радклиф излишне сосредоточивается на внешних объектах, слишком стремится описать то, что сопровождает меланхолию, вместо того чтобы уделить внимание самому чувству. И пусть это сравнение говорит не в пользу нашего любимого автора, мы не можем не противопоставить вышеприведенных стихов стихам Флетчера на ту же тему.

Забавы суетные, прочь!
Они пройдут быстрей, чем ночь:
Жизнь длится миг — не долее.
И кто разумен, тот поймет:
Под солнцем самый сладкий плод —
Отрада Меланхолии!

Крест-накрест руки, грусть в глазах.
Сердца пронзающее «ах» —
Иль вздох, безмолвный неизменно,
И взор, потупленный смиренно:
Ты опечален — поскорей
В густую рощу, где ручей!
Там, при луне, где только совы
Не спят, с души спадут оковы.
Полночный колокол унылый
Насытит сердце новой силой.
Прострись же в тени, на лесном раздолии —
И вдоволь утехи вкуси Меланхолии!

«Чудесная доблесть»[16]

Читатель отметит, что в этих стихах на первый план выступают чувства человека, приверженного меланхолии, или, вернее, сама эта бледная страсть; что во время чтения мы думаем о печальном страннике и проникаемся его настроением и что «густая роща, где ручей», подобно пейзажному фону портрета, остается на заднем плане. В стихах миссис Радклиф дело обстоит иначе. Хорошо описаны сопровождающие меланхолию второстепенные детали, но наше внимание настолько сосредоточивается на них, что мы едва ли отдаем должное самому чувству. Грусть не является здесь порождением нашего ума, она — следствие печальной обстановки, перед нами представшей. Нечто подобное можно наблюдать и в романах миссис Радклиф: наше любопытство слишком приковано к развитию сюжета, чтобы позволить нашим чувствам сосредоточиться на злоключениях героя или героини. Мы не склонны уделять серьезное внимание личности героев; веря, что автор поможет им выбраться из трудной ситуации, мы больше увлечены развитием событий, чем чувствами и судьбой тех, с кем они происходят.