Итальянская новелла ХХ века

А потом есть еще третья строфа, но ее почти никогда не поют. В ней говорится…

— Нет-нет, хватит, с меня довольно и этого, — проговорил генерал, и сержант замолчал, по-военному стукнув каблуками.

— По-моему, она не слишком веселая, — выразил свое мнение генерал, когда унтер-офицер вышел из комнаты. — Во всяком, случае, не очень-то подходит для войны.

— Действительно, не очень подходящая, — подтвердили с должным почтением полковники генерального штаба.

Каждый вечер, по окончании битвы, когда еще дымилось, не успев остыть, после боя, к королю слали гонцов, и они стремглав неслись сообщить добрые вести. Города были украшены флагами, незнакомые люди обнимались на улицах, звонили колокола церквей, и все же тот, кому приходилось проходить ночью по окраинным кварталам столицы, слышал, как кто-нибудь — мужчина, девушка или женщина — пел все ту же неведомо когда родившуюся песню. Она, действительно, была довольно грустная, в ней таилась какая-то глубокая покорность судьбе. Юные белокурые девушки, облокотившись на подоконники, самозабвенно пели ее, словно позабыв обо всем на свете.

Никогда еще в мировой истории, начиная с самых древних времен, не было столь блистательных побед, столь удачливых армий, столь способных генералов, никто не помнил таких стремительных продвижений, такого обилия завоеванных земель. Даже самый захудалый солдат-пехотинец к концу войны мог стать богатым барином, так много добычи приходилось на его долю. Сбывались самые смелые надежды. В городах по вечерам не смолкало ликованье, вино лилось рекой, нищие плясали. А между двумя стаканами вина всегда хочется спеть, затянуть хором какую-нибудь простенькую песенку в тесном кругу друзей. «Через поля и села…» — пели люди, пели эту песню вместе с ее третьей строфой.

И когда новые батальоны, направляясь на фронт, проходили по площади Коронации, король, приподняв голову над пергаментными свитками и рескриптами, прислушивался к их песне и сам не мог объяснить, почему она приводит его в дурное настроение.

А полки шагали через поля и села, продвигаясь из года в год все дальше и дальше, и никак не могли решиться, наконец, вернуться назад, пока же они теряли одного за другим тех, кто бился об заклад, уверяя, что скоро придет последний и самый радостный приказ. Битвы, победы, победы, битвы… Армии теперь ушли невероятно далеко, они продвигались в никому уже не ведомых краях, носивших такие мудреные названия, что и не выговоришь.

И это продолжалось — от одной победы к другой! — до тех пор, пока площадь Коронации не обезлюдела, окна королевского дворца не заколотили досками и до городских ворог не донесся грохот приближавшихся странных вражеских колесниц; а на далеких равнинах, где шли непобедимые королевские войска, выросли рощи, которых там раньше не было, — однообразный лес деревянных крестов, тянувшийся до самого горизонта: кресты, кресты — и ничего больше. Потому что судьбу этих армий решали не мечи, не огонь, не ярость кавалерийских атак, а песня, которая королю и его генералам вполне логично казалась не очень подходящей для того, чтобы с ней воевать. Ее простенький мотив и безыскусные слова — это был голос самого рока, он звучал неустанно год за годом и настойчиво предостерегал людей. Но король, полководцы, многоопытные министры оставались глухи, как камни. Никто не внял этому голосу, не понял его, — никто, кроме простых солдат, увенчанных славой сотен побед, тех солдат, что устало шагали в сумерках по дорогам навстречу смерти и пели свою песню.

Риголетто

В военном параде по случаю годовщины независимости впервые принимало участие соединение, оснащенное атомным оружием.

Был сухой, но пасмурный февральский денек, и тусклый свет падал на закопченные фасады украшенных флагами домов на главной улице. В том месте, где я стоял, появление открывших парад огромных танков, стремительно прогрохотавших по булыжной мостовой, не наэлектризовало толпу обычным восторгом. Великолепные машины с торчащими во все стороны пушками и смотрящие из открытых люков молодцеватые танкисты в своих кожаных и стальных шлемах были встречены довольно жидкими и вялыми аплодисментами. Все взгляды были устремлены в конец улицы, в сторону площади Парламента, откуда двигались колонны. Все ждали чего-то нового.

Танки шли целых три четверти часа, и зрители совершенно оглохли от адского шума. Наконец с ужасным грохотом и лязгом прошел последний мастодонт, и проспект опустел. Наступила тишина, нарушаемая лишь хлопаньем бьющихся на ветру флагов.

Почему никто больше не появлялся? Уже затих вдали грохот танков и умолкли еле доносившиеся сюда звуки встречавших их фанфар, а пустая улица все еще продолжала ждать. Может быть, получен какой-нибудь новый приказ?