— Увы, Джованни, что вы за человек, что даже в объятиях смерти, не хотите изменить своего нрава? Но, повторяю вам, если вы не передумаете, то удар, который убьет вас, убьет и меня и вы будете моим убийцей, еще более жестоким ко мне, которая так вас любит, чем жесток к вам этот чужой и несправедливый человек, ибо он хочет убить вас, потому что он вас ненавидит, а вы убьете меня, любящую вас больше самой себя. Поэтому, если в вас еще не потухла великая и хорошо мне известная любовь, прошу вас, примите мое предложение, как самое надежное средство для вашего спасения и для сохранения моей жизни. Если бы вам, Джованни, пришлось умирать с оружием в руках и проявляя свою храбрость, а не от руки палача, как преступнику, вам смерть была бы нипочем, и я (хотя и тяжело мне было бы без вас) могла бы спокойно ее перенести. Но мысль о том — о я несчастная! — что такая отвага, такое мужество, такая доблесть так позорно гибнут от подлой руки, когда вас, как скота, ведут на убой… от одной этой мысли разрывается сердце! Джованни, я помню, как отец мой, который, больше чем кто-либо иной в нашем городе, был человеком мудрым и храбрым, мне говорил, что сильный человек никогда не должен стремиться избежать смерти, если ему представляется случай проявить свое мужество и свою доблесть и этим заслужить похвалу, принеся пользу своей родине и людям, но что для него тяжелой и трудной должна быть такая смерть, в которой нет места ни для мужественной отваги, ни для доблестного подвига. А какое же, Джованни, может здесь быть место для вашей доблести, стойкости, для вашего мужества, когда вас связанного (мне стыдно это произнести) ведут под топор? Поэтому, дорогой супруг мой, прошу вас, располагайте вашей жизнью по собственному усмотрению — берегите, а если нужно, теряйте ее, но только ради того, что и после смерти сохранит вам жизнь. Примите, прошу вас, во внимание и то, что, если угроза предстоящей вам позорной смерти будет приведена в исполнение так, как приказал этот варвар, она осквернит все то почетное, что вы когда-либо совершили за всю вашу жизнь, и что, наоборот, всякий вас похвалит, если, в то время как этот жестокий человек уготовил вам столь жалкий и бесчестный конец, вы умом своим победите его несправедливость и оставите его посрамленным, как он того заслуживает.
Много слов было еще сказано, и Филиппа мольбами, слезами и воздыханиями так смягчила его сердце и настолько поколебала его намерение, что он возненавидел такую смерть и решил сохранить свою жизнь для лучшего и более достойного назначения, и, оставив вместо себя жену, переодетую мужчиной, он на рассвете в женском платье быстрыми шагами вышел из тюрьмы.
Стражники вошли в тюрьму для выполнения приказа, полученного ими от своего начальника, и, приняв женщину за Джованни, стали связывать ей руки за спиной, как полагалось смертникам. Но Филиппа сказала им:
— Разве так унизительно обращаются с дворянкой?
Тюремщики по голосу узнали, что заключенный не Джованни, а его жена, и доложили об этом наместнику, который тотчас же приказал ее привести. Узнав обо всем и считая себя посрамленным, он рассвирепел пуще прежнего и, обратившись к Филиппе, сказал:
— Ты хотела подарить своему мужу жизнь, а он в награду оставил тебе смерть.
И тут, весь во власти гнева и ярости, он приказал страже тотчас же отвести ее на место казни и вместо Джованни отрубить голову ей, и стражники приступили к выполнению его приказа.
Однако молва об этом событии распространилась по всему Милану, и на площадь уже сбежалась огромная толпа женщин и мужчин. Поэтому, как только Филиппа показалась на площади, женщины, равно как и мужчины, стали оплакивать несчастье столь верной и любящей жены, и хотя мужчины и желали, чтобы их женам выпала лучшая судьба, чем судьба Филиппы, они тем не менее мечтали, чтобы те относились к своим мужьям так же, как Филиппа относилась к Джованни. Нельзя было без величайшего умиления смотреть на благородных женщин, обнимавших Филиппу и со слезами моливших небо сжалиться над этой блаженной душой. Когда кончились объятья и сетования, стражу повела на смерть несчастную женщину, которая, призывав по имени своего Джованни, говорила:
— О муж мой, да будет эта смерть для меня сладкой и легкой, ибо она спасает твою жизнь.
Между тем Джованни, узнав, что угрожает Филиппе за попытку его спасти, вспылив, как обычно, и движимый своей запальчивостью, хотел было уже схватиться за меч и проникнуть в строй того отребья, которое вело его жену на смерть, с тем чтобы вырвать ее из этих рук. Однако в это мгновение разум возобладал в нем настолько, что, опасаясь, как бы его смелость еще больше не повредила Филиппе (о себе он уже не думал), он сдержал свою ярость, безоружный вышел на площадь и, дойдя до того места, где была его жена, бросился ей на шею, воскликнув:
— Ах, супруга моя, упаси господи, чтобы ты погибла ради меня!
И, обращаясь к страже, сказал:
— Отпустите эту женщину и вяжите меня, ибо виновен я.
И вот, окруженные плачущей толпой, муж и жена вступили в спор, кому из них умереть за другого.