Итальянская новелла Возрождения

— Пишите, как я вам говорю, ибо за всю мою болезнь не было у меня ни друга, ни родственника, который бы меня не покинул, кроме одних мух. И потому, будучи им настолько обязанным, я полагаю, что господь меня не помилует, если я не воздам им по заслугам. А чтобы вы удостоверились, что я не шучу, а говорю всерьез, напишите, что, если это не будет ежегодно выполняться, я лишаю своих детей наследства и все мое добро передаю такому-то духовному братству. — И нотариусу пришлось-таки в конце концов на это согласиться. Вот как рассудительна поступил Бассо в отношении такой крохотной скотинки.

Немного спустя, когда он уже стал отходить и был почти без памяти, к нему пришла одна из соседок, как это у всех бывает. Звали ее монна Буона, и она сказала:

— Бассо, да хранит тебя господь, я твоя соседка, монна Буона[20].

А он с великим трудом посмотрел на нее и еле слышно произнес:

— Отныне хоть я и умираю, но ухожу счастливым: ведь вот уже восемьдесят лет как я живу на свете, но ни одной доброй женщины никогда еще не встречал.

При этих словах никто из окружающих не мог удержаться от хохота; и под этот хохот Бассо вскоре и помер.

О его смерти я, об этом пишущий, и многие другие, жившие тогда, горевали, ибо всякий, кто бывал в Ферраре, знает, что Бассо был душой города: А разве не велика была его рассудительность по отношению к мухам? Не говоря уже о том, что это было крайне неприятно для всего его семейства. Да, много есть таких, кто в подобных случаях бросает тех, за которых они должны были бы положить свою жизнь; и такова наша любовь, что дети не только не отдают своей жизни за отцов, но по большей части желают их смерти, лишь бы им самим жилось свободнее.

Новелла LXVIII

Гвидо Кавальканти, достойнейший муж и философ, становится жертвой ребяческой хитрости

Предшествующая новелла напоминает мне о нижеследующей, которая такова. Виднейший гражданин Флоренции, по имени Гвидо Кавальканти[21], однажды играл в шахматы. В это время один мальчуган, по обычаю игравший с другими не то в мячики, не то в кубари, не раз с шумом к нему подбегал; наконец, как это часто бывает, его толкнул другой мальчик, и он наткнулся на означенного Гвидо, и тот, которому, быть может, как раз не повезло в игре, в ярости вскочил и, бросившись на мальчика, сказал ему:

— Уходи играть в другое место, — и, вернувшись, снова уселся за шахматы.

Разобиженный мальчик плакал, мотал головой и, не отходя далеко, вертелся поблизости, бормоча про себя:

— Я тебе за это еще отплачу!

Подобрав большой гвоздь из лошадиной подковы, мальчик вместе с другими вернулся на ту улицу, где означенный Гвидо играл в шахматы, и с камнем в руке подошел за спиной Гвидо не то к завалинке, не то просто к лавке, на которой тот сидел, положил на нее руку, державшую камень, и стал по ней постукивать, сначала редко и тихо, а затем постепенно все чаще и сильнее, так что Гвидо наконец обернулся и сказал:

— Чего ты еще хочешь? Иди-ка от греха домой! Зачем ты стучишь камнем?

Тот сказал:

— Хочу выпрямить этот гвоздь.

Гвидо снова обратился к шахматам и продолжал играть. Мальчик же, тихонько постукивая камнем, ухватил полу куртки или кафтана, которая со спины Гвидо спадала на сиденье, и, приладив к ней свой гвоздь, стал усиливать удары, чтобы как следует ее прибить, рассчитывая, что означенный Гвидо наконец встанет. Случилось так, как задумал мальчик. Гвидо, которому надоел стук, в бешенстве вскакивает, мальчик — убегает, а Гвидо остается пригвожденным к поле своего кафтана. Чувствуя, что он совсем опозорен и не может двинуться, и грозя рукой убегающему мальчику, он говорит:

— Иди с богом, но другой раз не попадайся.

Он пытается высвободиться, но не может и, не желая расстаться с полой своего кафтана, вынужден оставаться пригвожденным в ожидании клещей.

Сколько же должно быть тонкого коварства в младенце, если человек, равного которому, пожалуй, не было во всей Флоренции, мог быть таким способом осмеян, пойман и обманут ребенком!

Новелла CXIV

Данте Алигьери наставляет кузнеца, который распевал его поэму, невежественно коверкая ее