Итальянская новелла XX века

В эту-то панораму Рима или, вернее, района Тибуртино, тянущегося от Монте Сакро и Пьетралаты, все дальше и дальше, до Тор де’Скьяви, до Пренестино и Ченточелле, в гущу похожих на коробки от обуви домов, бараков и старых башен, и врезался, забираясь все Глубже, их автобус.

— Эй, кондуктор, — сказал Клаудио, только что выпущенный из тюрьмы, — ты нам оторвешь билетик?

— Почему бы и нет? — ответил кондуктор.

— Интересно, сколько ты за него просишь?

— Поладим на двадцати лирах. Идет?

— Ты что, шутишь? Где я возьму эти двадцать лир?

— И это ты говоришь мне?

— Знаешь, мне что-то расхотелось платить.

— Как хочешь, брюнетик, в сущности, это твое дело. Штраф-то возьмут не с меня.

— Кончай, Клаудио, плати, — вмешался Серджо, приятель вышедшего на свободу Клаудио.

— Дай мне хоть немножко с ним поторговаться, — ответил Клаудио. — Ну как, кондуктор, сойдемся на тринадцати лирах?

— Черт возьми, сынок, может, я ошибаюсь, но дела у тебя не первый сорт! — усмехнулся кондуктор.

Серджо это надоело:

— Эй, Клаудио! Хватит трепаться. Гони ему сорок лир и кати сюда.

— Ну и нервный этот парень, — сказал кондуктор. — : Вы что, сегодня пистолеты дома оставили? Почему?

— Знаешь, кондуктор, дела у нас и правда дрянь. Он уже два года без работы, а я только что отбыл срок.

Именно потому, что он только что отбыл срок, Клаудио чувствовал себя самым счастливым человеком и наслаждался первыми радостями жизни на воле — он готов был, как разбойник в сказке, положить за пазуху камень, чтобы с ним разговаривать; так не молчать же с этим кондуктором муниципальной трамвайно-автобусной компании или с другим правильным парнем, который ему попадется. Клаудио широким жестом выложил сорок лир, взял билеты и двинулся по проходу автобуса, самую чуточку кривляясь и паясничая. Серджо со своей рожей, как у восточного человека, лениво плелся за ним и лениво поглядывал по сторонам.

— Эй, Серджо, давай приземлимся здесь, — сказал Клаудио.

— Давай приземлимся, — ответил Серджо.

Из глубины автобуса донесся голос кондуктора:

— Выходит, сегодня у вас праздник?

— Еще бы! — признал Клаудио.

— Хорош праздник, когда ты заставил нас, как дураков, брать билеты, — хмуро огрызнулся Серджо.

— Да перестань, Серджо, — возразил ему приятель. — Это ты так говоришь потому, что не был за решеткой! Лучше жить целый год без единого гроша, на хлебе и на воде, чем просидеть там хоть один-единственный день!

— Вот это точно, — заключил в глубине автобуса философ в надвинутой на глаза форменной фуражке, считая на ладони мелочь.

Вдруг Клаудио и Серджо вскочили, будто их что-то подбросило, кинулись к кабине водителя и принялись барабанить костяшками пальцев по стеклу. Шофер, который с карандашом за ухом изучал листок с расписанием, то заглядывая в него, то делая в уме какие-то сложные подсчеты, повернул свою желто-черную физиономию и холодно уставился из-за стекла на этих двух беспокойных пассажиров. Однако они были в слишком хорошем настроении, чтобы понять, что среди свободных людей могут найтись такие, кому с высокого дерева наплевать на свободу, да еще у которых не в порядке нервы. Не обращая внимания на хмурое выражение лица водителя, они, пустив в ход всю выразительную мимику своего квартала Сан-Лоренцо, весело подали ему знак включить мотор и продолжать путь.

Шофер, восседавший за стеклом кабины, как статуя святого под колпаком, поглядел на них еще немного, а потом вдруг резким движением поднял руку со сложенными в щепоть пальцами и нелюбезно, если не оскорбительно, с издевательски-вопрошающим видом потряс ею перед самым их носом.

Но даже этот известный неаполитанский жест, ставший поистине общенациональным, не остановил двух шутников.

Клаудио крикнул:

— Эй, водитель, сделай вид, что запускаешь мотор.

— Давай-давай, — вторил ему Серджо, — да проснись же, черт тебя побери!

А из глубины автобуса донесся голос кондуктора:

— Смотрите, ребята, как бы он и впрямь не надавал вам обоим!

Что же случилось? Дело в том, что со стороны улицы, на которой высилась исправительная тюрьма, бежали, задыхаясь и боясь не поспеть на автобус, три девицы в самых ярких платьях, какие только можно себе вообразить (такие платья продают готовые — купи да надевай — на лотках рынка на Пьяцца Витторио), а лица у девушек рдели не хуже спелого арбуза.

Видя, что водитель не обращает на них внимания, оба парня высунулись по пояс из окошечка, любуясь на все это великолепие, приближающееся к ним вприпрыжку под лучами нежного и густого, как оливковое масло, солнца.

— Жмите, малютки, — с притворным сочувствием крикнул Клаудио, — не то автобус уедет!

А Серджо:

— Черт возьми, во дают! Ну-ка, еще быстрее!

Кондуктор же вдруг принялся напевать:

Я сижу за решеткой, а мать умирает,
Злой тюремщик проститься меня не пускает…
Пусть умру раньше я, пусть умру этой ночью…

— Эй, кондуктор! — крикнул Клаудио. — Эго что, ты меня вздумал подначивать?

— «Я сижу за решеткой…» — вновь затянул кондуктор.