Итальянская тетрадь (сборник)

– Вы предупреждены о моем приходе? – робея, спросил Чайковский. Ему казалось, что он обращается к конной статуе.

– Как же-с! – приятно улыбнулся камердинер и представился: – Иван, Васильев сын. Имею собственное их превосходительства приказание, когда пожалуют господин Чайковский, принять, проводить по дому, показать покои, библиотеку, орган, картины, рояль и баню. Коли пожелают, – продолжал он с важным видом, гордясь тонкой сложностью поручения, – оставить одного насколько угодно будет. Ничем не беспокоить, исполнять малейшие пожелания. Обед и ужин подавать, когда скажут, прислуживать во время трапезы самолично, а равно убирать в комнатах и сопровождать в баню. Никого посторонних не пускать, кроме как с соизволения их милости. – Он закончил заученный назубок перечень и улыбнулся простой, доброй улыбкой пожилого, притерпевшегося к жизни человека.

– Спасибо, Марсель Карлович.

– Иван Васильев, – осторожно поправил камердинер.

– Простите, Иван Васильевич, я вас с браиловским коллегой спутал.

Иван Васильевич зажег свечи в шандале и, держа подсвечник у левого плеча, двинулся вперед.

– Я люблю свечи, – сказал Чайковский, – с ними теплее и уютнее.

– Сейчас в хороших домах освещению Яблочкова начали предпочтение оказывать, – заметил Иван Васильевич, – как в Париже-с.

Он толкнул какую-то дверь и пропустил Чайковского в приготовленную для него спальню. Поставил шандал на мраморную крышку ночного столика и деликатно вышел.

Чайковский увидел кипу нотной бумаги, остро, как он любил, отточенные карандаши и пачку бостанжогловских папирос. Он взял папиросы и вдохнул крепкий и сладкий запах табака.

– Откуда она знает, что это мои любимые? – вслух подумал Чайковский и с испугом отложил папиросы.

Взволнованный, он вышел из спальни. Странное чувство владело им: он словно не был один в этих покоях. Казалось, чьи-то глаза неприметно наблюдают за ним, чья-то тень бесшумно скользит по пятам.

Каждый скрип половицы, каждый шорох заставлял его вздрагивать, испуганно озираться. Сотрясаемое его порывистыми движениями, колебалось пламя свечей в канделябрах, черные тени проносились по стенам и потолку, усугубляя его смятение.

– Вы здесь? – прошептал он, останавливаясь посреди гостиной.

В ответ донесся тихий вздох, чуть шевельнулась портьера, и какое-то смещение бликов свершилось в темной глуби отпахнутой крышки рояля. Петр Ильич прижал руку к сердцу. Он знал: что-то должно случиться – и нельзя противиться неизбежному.