Италия. Под солнцем Тосканы

Очень скоро нам стало ясно, что Элизабет знает об Италии всё. Мы с Эдом засыпаем её десятью тысячами вопросов. Где вы проверяли свою воду? Какой длины римская миля? Кто здесь лучший мясник? Можно ли купить старую черепицу для крыши? Стоит ли подавать заявление на получение гражданства? Она внимательно следит за жизнью Италии с 1954 года и поразительно много знает об её истории, языке, политике, и ещё у неё есть телефоны хороших водопроводчиков, она знает одну женщину, живущую к северу от Рима, которая готовит клёцки одним мановением руки. Мы долго засиживаемся за разговором, до восхода луны, правда, немного побаиваемся, как бы стол не опрокинулся. Так неожиданно у нас появился друг.

Каждое утро Элизабет идёт в город, покупает газету, пьёт эспрессо в одном и том же кафе. Я тоже встаю рано и иду в город — люблю наблюдать, как он просыпается. Беру с собой разговорник и по дороге заучиваю итальянские спряжения. Иногда беру книжечку стихов — пешие прогулки отлично настраивают на восприятие поэзии. Прочту несколько строчек, наслаждаясь их звучанием, подробно разберу, потом прочту ещё немного, иногда просто повторю их наизусть; мне кажется, что такая медитация на ходу помогает мне освоить разговорную речь. Я иду в таком темпе, что ритм моей походки совпадает с ритмом стихов. Эд считает это эксцентричностью, он боится, как бы меня не приняли за сумасшедшую, поэтому, подходя к городским воротам, я убираю книгу и настраиваюсь на свидание с Марией Ритой, которая раскладывает овощи в своей лавке и метёт улицу «ведьминым помелом» из связки прутьев, или с парикмахером, который откинулся на спинку своего кресла и закуривает сигарету, держа на коленях спящую полосатую кошку. Частенько я натыкаюсь в городе на Элизабет. Мы, не сговариваясь, встречаемся один-два раза в неделю.

Мы с Эдом уже и в городе освоились: чувствуем себя наполовину итальянцами. Мы стараемся покупать всё необходимое в местных магазинах: электрические трансформаторы, скобяные изделия, очиститель для контактных линз, антимоскитные свечи, фотоплёнку. Мы больше не спонсируем дешёвый супермаркет в Камучии; мы бродим по местным лавкам: от булочной к лавке «Фрукты-овощи», а затем к мяснику; все покупки кладём в синие парусиновые мешки. Мария Рита выносит нам из кладовой только что сорванный салат и отборные фрукты. «Да ладно, заплатите завтра», — говорит она, если у нас с собой только крупные купюры. На почте начальница отделения собственноручно ставит штемпели на наши письма, потом вручную гасит: раздаются темпераментные шлёп-шлёп — «Доброе утро, синьоры». В маленькой бакалейной лавке я насчитываю тридцать семь сортов сухой пасты, на прилавке свежие клёцки, pici — пичи (длинные пучки толстой пасты), домашняя лапша и два сорта равиолей. Теперь хозяева уже знают, какой хлеб мы предпочитаем, знают, что мы хотим bufala — моцареллу из молока буйвола, а не обычную, из коровьего молока.

Мы покупаем ещё одну кровать — к приезду моей дочери. Здесь не бывает пружинных матрацев. На металлической раме закреплено основание, сделанное из древесины, на него и кладут матрас. Я вспомнила о перекладинах своей кровати, которую можно было скатывать рулоном; вспомнила, как проваливались матрас, пружины и всё прочее, когда я подростком прыгала на кровати. Молодая женщина, черноглазая, с взъерошенными чёрными волосами, продаёт старое постельное белье на субботнем базаре. Для кровати Эшли я отыскала толстую льняную простыню с вышитыми кроше уголками и большие квадратные наволочки с кружевами. Наверняка они когда-то были приданым невесты. Но они в таком нетронутом состоянии, что я сомневаюсь, вынимала ли она их когда-либо из сундука. В их складки въелась пыль, я окунаю их в тёплую мыльную пену, потом вывешиваю сушиться на полуденное солнце, и они снова становятся белоснежными.

Элизабет решила продать свой дом и снять бывший флигель для священника, пристройку к церкви тринадцатого века. Церковь называется Санта-Мария-дель-Баньо. Хотя Элизабет переедет не раньше зимы, она уже сейчас начинает разбирать своё имущество. Нам она дарит садовый гарнитур из витого железа — столик и четыре стула (наверное, в память о нашем первом совместном обеде). Много лет назад, когда она готовила на телевидении программу о Моравиа, он вытребовал себе помещение для отдыха в перерывах между съёмками. Тогда она и купила этот гарнитур. Я покрываю «столик Моравиа» свежим слоем той черновато-зелёной краски, какой красят садовую мебель в Париже. Кроме того, нам достаются несколько книжных шкафов и пара хозяйственных сумок с книгами. Отшельники, жившие на этом холме в четырнадцатом веке, одобрили бы интерьер наших белых комнат: кровати, книги, книжные шкафы, несколько стульев, примитивный стол. В больших, плетёных из лозы корзинах мы держим свою одежду.