Италия в Сарматии

Итальянские архитекторы появились в России в последней трети XV века. Таким образом, русские князья – Иван III (правил 1462–1505) и его сын Василий III (правил 1505–1533) были, наряду с Матиашем Корвином в Венгрии (правил 1548–1490) и его соперником и впоследствии преемником, королем Богемии и Венгрии Владиславом II (1471–1516) из династии Ягеллонов, а также польскими королями этой же династии – Александром (1501–1506) и Сигизмундом I (правил 1506–1548), первыми властителями в Трансальпийской Европе, обратившимися к итальянским специалистам для визуальной легитимации своей власти. Правда, деятельность этих специалистов продолжалась лишь несколько десятилетий – с 70-х годов XV века до примерно 40-х годов XVI столетия. Но зато присутствие итальянских архитекторов в России было временем расцвета и модернизации крепостного и церковного строительства на Руси. Следующий этап интенсивного строительства крепостей, наступивший в конце XVI века, уже не был связан с участием итальянцев, и этим итальянское присутствие на Руси существенно отличалось от Польши или Богемии, где оно именно тогда достигло своего апогея. Возможно, одной из причин были разрыв дипломатических отношений с папой римским в 1528 году и соответствующее осложнение приезда мастеров из Италии.

Как справедливо указывает М. И. Мильчик, роль итальянских зодчих в русской архитектуре до сих пор углубленно не рассматривалась[254]. Хотя проблема «итальянизмов» привлекала внимание исследователей[255], социальные обстоятельства жизни итальянцев в России и их взаимоотношения с местными мастерами и традициями изучены недостаточно. И, наконец, рассмотрение жизнедеятельности итальянцев в России невозможно без включения, помимо итальянского, центрально– и восточноевропейского контекстов. Ни в коем случае не претендуя на полноту, мы попытаемся рассмотреть некоторые из этих вопросов.

Ян Бялостоцкий назвал приход итальянских мастеров в Московское государство «случайностью» и объяснял «эпизодический» характер их участия в здешней художественной жизни отсутствием гуманистической традиции на Руси[256]. (Английский исследователь Питер Берк говорил даже, ссылаясь на Фернана Броделя, о сознательном отказе от гуманизма[257].) Томас ДаКоста Кауфман хотя и указывал на раннее, наряду с Венгрией, обращение к итальянской художественной традиции на Руси, но подчеркивал прежде всего конфессиональные и культурные, даже цивилизационные расхождения, которые прокладывали границу между католическим и православными мирами. Эти различия основывались, по его мнению, прежде всего на строгом каноне православной церкви, не дававшем никакой свободы для расцвета творческой инициативы и требовавшем от итальянских архитекторов точного следования традиции[258]. Парадоксальным образом выводы (не аргументация) польского и американского исследователей совпадали с традиционной точкой зрения российской и советской науки[259]. Но в то время как Бялостоцкий и ДаКоста говорили о чрезмерной приспособляемости итальянских зодчих к требованиям заказчика, с российской точки зрения им часто предъявлялись претензии в отходе от этих твердо установленных традиций. Именно поэтому их «чужеродное» влияние тоже считалось эпизодическим, не оставившим серьезного следа в истории архитектуры[260]. Национальный характер древнерусской архитектуры был излюбленным предметом исследования историков искусства в советское время, а итальянское влияние не укладывалось в сложившийся канон представлений о «своем» и «чужом». Монография Этторе ло Гатто об итальянцах в России, вышедшая в 1934 году и переиздававшаяся позже, не была переведена на русский язык и осталась в стороне от внимания советской науки[261]. И только исследования В. Н. Лазарева, благодаря его авторитету и международной известности, ввели создания итальянских архитекторов в России не только в международный, но и в российский научный контекст[262]. Следуя заветам Лазарева, С. С. Подъяпольский во многих своих трудах стремился рассматривать произведения итальянских мастеров в связи с архитектурой итальянского Раннего Возрождения. Но и он видел в этой теме огромный потенциал, и поныне еще не до конца исчерпанный[263].

Ян Бялостоцкий был все же, пожалуй, первым, кто поместил «итальянский эпизод» в России в контекст Ренессанса, понимаемого не как сугубо итальянское, но как общеевропейское явление. Он увидел его в одном ряду с итальянскими инъекциями в художественное пространство Восточной Европы, прежде всего Венгрии, Польши и Богемии. Хотя работа Бялостоцкого была известна в России (но не переведена с английского языка, о чем я писала выше), все же его постановка вопроса, а именно поиски единого восточноевропейского ренессансного контекста, оказалась менее популярной, нежели поиски более «престижных» связей с «классическим», то есть западноевропейским Возрождением.