Итер, или...

Я бы удивилась, если бы у нас в Итере обнаружился серийный убийца. Большая часть здешних мужчин воевали в ту или иную войну, но их, наверное, следовало бы считать массовыми убийцами, если только они не служили где-нибудь в штабе или в канцелярии. Я даже придумать не могу, кто здесь мог бы стать серийным убийцей. И я, несомненно, буду последней, кто сумеет это узнать. Я вообще считаю, что быть невидимкой — это палка о двух концах. Очень часто, например, я способна увидеть гораздо меньше, чем когда была видимой. Впрочем, у невидимки все же меньше шансов стать жертвой серийного убийцы.

Странно, почему тот «естественный интерес» людей к серийным убийцам, о котором так много говорят, не распространяется на жертв этих убийц. У меня, например, этого «естественного интереса» нет и в помине, наверное потому, что я в течение тридцати пяти лет учила детишек, а может, я и сама какая-то неестественная, потому что у меня просто из головы не идут те трое маленьких мальчиков. Им и было-то всего годика три-четыре. Как странно: вся их жизнь уложилась всего в несколько лет, как у кошки. В их мире вдруг вместо матери появился какой-то «дядя», который рассказывал им, как собирается делать им больно, а потом действительно делал им так больно, что в их жизни больше уже ничего и не осталось, кроме страха и боли. Они так и умерли, страдая от страха и боли. Но единственное, о чем талдычат репортеры, это о нанесенных им увечьях, о том, как и насколько дети были изуродованы, и все, а о них самих — ни слова. Ну да, они же всего лишь маленькие мальчики, а не мужчины. Они не вызывают «естественного интереса». Они просто мертвы. А о том серийном убийце, который их мучил, все говорят и говорят без конца, обсуждают особенности его психики и то, что именно его родители послужили причиной того «естественного интереса», который он у всех вызывает. И теперь он будет жить вечно, как свидетельство существования и Джека Потрошителя, и Гитлера-Потрошителя. Здесь у нас каждый наверняка помнит имя того человека, который серийно насиловал, мучил и фотографировал маленьких мальчиков, а потом серийно их убивал. Его имя Уэстли Додд. А вот как звали тех мальчиков?

Разумеется, мы, люди, и его тоже убили. Правда, он именно этого и хотел. Он хотел, чтобы мы его убили. И я никак не могу решить, была ли его казнь через повешение убийством массовым или серийным. Мы сделали это сообща, как на войне, и с этой точки зрения совершили массовое убийство, однако каждый из нас сделал это и как бы по отдельности, то есть демократично, и я полагаю, что это одновременно и серийное убийство. Я бы, правда, предпочла быть жертвой серийного убийцы, а не серийным убийцей, но выбора мне не предоставили.

У меня вообще все меньше и меньше возможностей выбора. Их и раньше-то было не особенно много, поскольку мои сексуальные желания абсолютно не соответствовали моему положению в обществе; никто из тех, в кого я влюблялась, об этом и не подозревал. Я даже радуюсь, когда Итер оказывается где-то в другом месте, потому что для меня это как бы возможность выбора того, где теперь жить, вот только самой мне этот выбор делать не приходится. Я способна выбирать лишь из самого малого круга вещей. Что съесть на завтрак — овсянку, кукурузные хлопья или, может, просто какой-нибудь фрукт? Киви у нас в магазине продаются по пятнадцать центов за штуку, и я купила полдюжины. Несколько лет назад киви считались в высшей степени экзотическими фруктами, их привозили, по-моему, из Новой Зеландии, и стоили они по доллару за штуку, а теперь их выращивают у нас в долине Вилламетт повсюду. Но, с другой стороны, долина Вилламетт тоже может показаться экзотичной человеку, приехавшему из Новой Зеландии. Мне нравится, что киви, когда берешь в рот кусочек, кажется как бы холодным на вкус; его мякоть и на вид кажется прохладной — такая нежная, зеленоватая, как бы просвечивающая изнутри, точно камень жадеит. Подобные вещи я по-прежнему вижу достаточно четко. И только с людьми глаза мои становятся все более и более прозрачными, так что я не всегда вижу то, что люди творят, а потому и они тоже могут смотреть как бы сквозь меня, как бы не видя моих прозрачных глаз, и говорить: «Привет, Эмма, как жизнь молодая?»

Спасибо, жизнь молодая у меня, как у жертвы серийного убийцы.

Интересно, а она действительно меня видит или тоже смотрит сквозь меня? Я не осмеливаюсь к ней присматриваться. Она застенчива и полностью погружена в свои чистые мечты. Ах, если б я могла о ней заботиться! Она так нуждается в заботе. Чашка чая. Травяного чая; возможно, из эхинацеи — мне кажется, ее иммунную систему неплохо бы укрепить. Она вообще очень непрактичная. А я как раз в высшей степени практичная. Куда мне до ее мечтаний.