Итоги № 10 (2012)

— Знаете, в свое время я часто думал над тем, куда подевались многие знаменитости после ухода из спорта. Потом понял: они просто не готовили себя к завтрашнему дню. Думали, что чемпионские звания автоматически сделают их успешными и в обычной жизни. Подсознательно ждали, что все свалится с неба или им все принесут на блюдечке с голубой каемочкой. И начать снова, с нуля, просто не смогли. Я всегда старался делать выводы из чужих ошибок. Видел, какие проблемы испытывали с трудоустройством другие, и понял: свой уход нужно готовить. Расцвет моей карьеры пришелся на период перестройки. Тогда мы начали много выезжать за рубеж, и я смотрел по сторонам и учился. За границей увидел, что многие атлеты параллельно со спортом начинают заниматься бизнесом, и решил пойти по их стопам. В 1990-м создал «Клуб Сергея Бубки»: написал заявление, что отказываюсь от стипендии Госкомспорта, и ушел работать в Центр научно-технического творчества молодежи. А потом, в середине 90-х, в Международном олимпийском комитете начались реформы: по инициативе тогдашнего президента МОК Хуана Антонио Самаранча была создана комиссия спортсменов. В 1996 году меня избрали в ее состав, и это стало первым шагом на моем пути спортивного функционера. В 2000-м я участвовал в Олимпиаде в Сиднее, после чего решил закончить выступления. Благо мне было чем заняться. Начал, например, организовывать соревнования «Звезды шеста».

— Как тогдашнее спортивное руководство воспринимало эти ваши самостоятельные шаги?

— Болезненно, ведь я подавал пример другим. К тому же как раз в то время сначала Гарри Каспаров поднял вопрос, почему государство забирает наши призовые, потом начался скандал из-за отъезда Фетисова с Ларионовым в НХЛ, свой голос подали теннисисты. Я не хотел ни с кем воевать, просто пошел своей дорогой. В ответ пошел накат. Скажем, в 1990 году в Сиэтле проходили Игры доброй воли. Меня в состав сборной не включили из-за якобы полученной травмы, так и сказали: «Ты не едешь». А потом, буквально за несколько дней до старта, заявили: «Собирайся». Я начал отказываться, мол, не хочу рисковать своим именем. Нет, настаивают: собирайся. Потом-то я узнал, что американцы включили в контракт отдельный пункт: если Бубки не будет, Госкомспорт недополучит значительную сумму...

Времена были сложные. До сих пор хорошо помню путч 1991 года: я вылетал из Москвы в Японию. Когда ехал в Шереметьево, навстречу по Ленинградскому шоссе шла большая колонна танков. Машин 50—60, которые мололи асфальт в пыль. В аэропорту мы все гадали: выпустят — не выпустят. Но еще больше переживали, что будет дальше. Приземляемся в Токио, меня просят выйти из самолета первым. Оказывается, в аэропорту собралось огромное количество репортеров, которые ждали моих комментариев. Но что я им мог сказать? Сам ведь толком ничего не знал…

— С западными журналистами общались на английском? Тогда из советских спортсменов иностранными языками владели единицы.

— Английский я освоил самостоятельно. В школе мы учили язык, но после выпуска я на нем так и не заговорил. В начале карьеры думал, что это не важно, обойдусь. Но потом понял: без английского — никак. Ко мне обращались с вопросами журналисты, затевали разговор коллеги-спортсмены. А я слова сказать не мог, сидел сычом в углу. Купил самоучитель, начал заниматься с товарищем после тренировок. Поначалу стеснялся говорить, потом привык. Так и выучил.

— Вы производите впечатление открытого и очень доброжелательного человека. Почему же раньше вас считали замкнутым и даже высокомерным?

— Я всегда старался относиться к коллегам корректно. Если кто-то из спортсменов независимо от национальной принадлежности терял шесты — давал ему свои. И отношения в секторе у меня всегда были нормальными. Единственный инцидент на моей памяти произошел с россиянином Максимом Тарасовым на чемпионате мира в 1997 году. Я разминался на тренировочном поле. Подошел Максим, мы поздоровались. Но он захотел пожать мне руку, а я вежливо отказался. Сказал, давай руки пожмем на пьедестале. Знал, что он протягивал ладонь не с добрыми намерениями. Относительно таких вещей я был уже ученый. Через рукопожатие могла произойти утечка энергии, да и сглаз. Максим обиделся, потом в газетах начал рассказывать о моем высокомерии.

— Про сглаз — это вы серьезно?