Итоги № 25 (2012)

Когда после спектакля я перебирала в голове эпитеты, подбирая тот единственный, который бы точно передал впечатление, все из разряда эстетических вытеснялись одним — шикарный. Наверное, мо лодежь сказала бы — круто. И это, ребята, было бы ошибкой. Потому что кабаре обязано быть именно шикарным. Актеры в нем могут быть превосходными, куплеты блистательными, исполнение виртуозным, а все вместе обязательно — шикарным. Да-да, я все помню про авторское обозначение жанра — трагифарс, или трагическая буффонада. Слыхала, что Кирилл Серебренников называет свою постановку блокбастером. Есть в ней и фарс, и буффонада, может быть, и блокбастер, ему виднее, Михаил Афанасьевич ничего про него не знал. А кабаре знал и любил, и оперетку, и вообще мог подписаться под известным суждением, что хороши все жанры, кроме скучного. И уж определенно на мхатовской «Зойкиной квартире» не заскучают даже те, кому не по сердцу придется раскованность режиссера, свободное обращение с пьесой. Хочу сразу заметить, не своевольное. Чувство свободы мне кажется здесь очень важным ощущением. Причем весьма содержательным. Как это ни парадоксально, хотя речь идет о сжимающемся кольце несвобод, когда из всех щелей лезут люди в штатском, головы которых время от времени накрыты лакированными черными шарами, придающими им мистическое (то есть булгаковское) сходство с теми самыми «космонавтами», что оккупируют московские улицы. Этим чувством напоен воздух спектакля, оно существует поверх сюжета. И даже поверх современных актуальных апартов и куплетов (Игоря Иртеньева и Владислава Маленко), чрезвычайно остроумных.

Первая постановка «Зойкиной квартиры» состоялась в Вахтанговском театре в 1926 году вскоре после мхатовских «Дней Турбиных». Автор, как всегда, остался недоволен: «Пьеса оскоплена, выхолощена и совершенно убита». Его мир сузили до едкой сатиры. Огромному зрительскому успеху постановки Алексея Попова сопутствовал шквал разгромных рецензий (историки насчитывают больше трехсот), затем временный, а через три года окончательный запрет постановки. Надо отдать должное цензуре и критикам-охальникам, они часто точнее доброжелателей улавливают скрытые смыслы. Вычеркните из этого отклика эпитеты, и вы получите точную характеристику пьесы: «плоское остроумие диалогов, бульварная занимательность интриги, циничное отношение к изображаемой действительности (опошление трагического и трагедизация пошлого)». Не удивлюсь, если Серебренников что-то похожее услышит в свой адрес. Он-то как раз воспользовался формулой безвестного критика Новицкого и по части диалогов, и по части интриги. Но не только...

Комнаты Зойкиной квартиры, какими их увидел постановщик мхатовского спектакля (он же и сценограф), почти пусты. За годы военного коммунизма, видно, все распродано. Двери настежь распахнуты, и по пустому пространству привидением слоняется худенькое существо без возраста, с жалкими косицами, поименованное в программке Квартира (Татьяна Кузнецова). В минуты разгула оно (она) будет выскальзывать на первый план, пытаясь интонацией филармонического конферансье оборвать распоясавшихся девок и объявить: «Рахманинов!..» Потом в финале, когда из дома одного за другим уведут под белы руки его обитателей, она останется у рояля одна, и в голове мелькнет: ба, да это же Фирс... Только булгаковский — инфернальный. Он не раз повторял: «Я — мистический писатель», и мы, читавшие «Мастера и Маргариту», об этом помним. Потому нисколько не удивляемся, что действие происходит в «нехорошей квартире», что сквозь ее стены проникают китайские драконы, а головы персонажей время от времени посыпают конфетти. Тем более нас с самого начала предупредили. Из преисподней (пардон, из оркестровой ямы) вышел молодой человек и отрапортовал, что люди гибнут за металл, а сатана там правит бал. И повторил для тех, кто не сразу понял и не вспомнил тот знаменитый бал.

И Зойка, какой ее играет Лика Рулла, конечно же, ведьма. Потому и нет в ее образе психологических нюансов. Рыжая бестия. Она не выходит на сцену, а плоской тенью ползет по белой стене, отгребая длинными руками черные мэппинги, и у кого-то невидимого получает заветное разрешение на открытие швейной мастерской — свой билет в рай. Только после этого прозвучит первая булгаковская реплика: «Есть бумажка» — а мы уже знаем продолжение, что без бумажки ты никто. А еще Лика Рулла — примадонна того кабаре, которое устроил Серебренников, и тут с ее шиком мало кто сравнится.