Итоги нашей портретной выставки

Интересно отметить, что когда в связи с этим заявлением Стасова между Сувориным и Крамским возникло «недоразумение», подобное тем, о которых Крамской говорит в вышеприведенном его высказывании о «Протодиаконе» и портрете купца Камынина, Крамской писал Суворину: «Вы мне заказали свой портрет и заплатили за него полностью… Считаете ли возможным, что мне входили в голову намерения при работе, и что я занимаюсь какими-либо утилитарными целями, кроме усилия понять и представить сумму характерных признаков, к чему я, правда, всегда стремился и к чему всегда была направлена моя наблюдательность?» (I, 244). Это «объяснение» Крамского, сводящееся к тому, что у него не было преднамеренности, и как бы оправдывающее его, не снимает стасовскую оценку портрета, а, наоборот, полностью подтверждает общность воззрений Стасова, Крамского, Репина и других передовых передвижников на портретное искусство (о взглядах Стасова и Крамского на искусство портрета см. также статью «Крамской и русские художники», т. 3). Поэтому и к своей работе над портретами передвижники были очень требовательны. На предложение Третьякова написать портрет Каткова Репин отвечает: «Ваше намерение заказать портрет Каткова и поставить его в Вашей галерее не дает мне покоя, и я не могу не написать Вам, что этим портретом Вы нанесете неприятную тень на Вашу „прекрасную и светлую деятельность собирания столь драгоценного музея. Портреты, находящиеся у Вас теперь, между картинами, имеют характер случайный, они не составляют систематической коллекции русских деятелей; но, за немногими исключениями, представляют лиц, дорогих нации, ее лучших сынов, принесших положительную пользу своей бескорыстной деятельностью, на пользу и процветание родной земли, веривших в ее лучшее будущее и боровшихся за эту идею… Какой же смысл поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглой откровенностью набрасывавшегося на всякую светлую мысль, клеймившего позором всякое свободное слово… Со своими турецкими идеалами полнейшего рабства, беспощадных кар и произвола властей эти люди вызывают страшную оппозицию… Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым… Шевченко, Тургеневым и другими?! Нет, удержитесь ради бога!!“ („Письма И. Е. Репина. Переписка с П. М. Третьяковым“. „Искусство“, 1946, стр. 48). Это высказывание Репина, относящееся к 1881 году, совпадает с мыслями Стасова, изложенными в комментируемой статье, по поводу необходимости отбора портретов для музеев с совершенно определенной точки зрения.

Говоря о статье „Итоги нашей портретной выставки“, нельзя не отметить верный подход Стасова к решению вопроса об организации и экспозиции выставок. Экспозиция, по его убеждению, должна давать научное раскрытие темы выставки, а не быть случайным собранием вещей, хотя бы среди них было и много замечательных. А правильное раскрытие темы, в его представлении, предполагает научное понимание целей и задач искусства, истории страны, истории освободительного движения. Вот почему мирискусстническому любованию портретами только с точки зрения „чистой“ формы, вне содержания, он противопоставляет в первую очередь содержание как ведущее начало в искусстве.

Недовольство Стасова сотнями портретов царей, цариц, аристократов, выставленных на выставке, связано и с его воззрениями на произведения искусства не как на безделушки, а как на активную силу, воздействующую на народ, как на пропаганду известного идейного содержания средствами искусства. Отметив некоторые заслуги Петра I перед страной, Стасов бегло, скорее для того, чтобы обойти цензурные преграды, упоминает, причем в скобках, в положительном плане имена Екатерины II, Александра I и Александра II, а затем с большой силой обрушивается на основной порок выставки, на то, что на ней почти нет портретов деятелей русского освободительного движения, „наших народных трибунов и проповедников народной правды“. Его остро ироническое обращение — „А вы что сделали такое?“ — к сотням лиц князей, графинь, графов и прочих представителей „аристократической породы“, изображенных на портретах, и вывод — „вы, друзья, лишь годны на жаркое“ — звучит с большой обличительной силой. Перечень подлинно передовых людей России, начало которого критик-демократ ведет от Радищева, особенно важен для понимания его исторических и социально-политических взглядов. Стасов к оценке данной выставки подходит с политической точки зрения. В этом, несомненно, сказалось влияние революционного движения 1905 года. В официальных портретах царей, цариц, дворянской и чиновно-бюрократической знати, которыми была насыщена выставка, Стасов не видел реалистической правды. Такие портреты были исключениями на выставке. Однако, правильно оценивая экспозицию дягилевской выставки по существу, Стасов явно недооценивает некоторых представителей русского портретного искусства второй половины XVIII и начала XIX века — Левицкого, Боровиковского, Кипренского, Венецианова.