Ицка и Давыдка

Это внимание очень польстило и тронуло Андрия, и он уже заёрзал и прокашлялся, чтоб попросить Давыдку не утруждать себя излишними беспокойствами, и даже начало фразы уже стало сползать с его языка:

– Та вже…

Но Андрий вовремя сообразил, что во-первых Давыдку он всё равно не остановит от желания оказать ему любезность, а во-вторых всем и без того было совершенно ясно, что в таких случаях должно говориться.

Одной рюмки оказалось не достаточно, впрочем, чтоб раскачать Андрия, и Давыдка терпеливо повторил приём.

После этого Андрий сообщил, что Давыдку и Ицку требует пристав и, посидев «ещё трохи», поднялся наконец нехотя с насиженного уже места, на котором он заседал таким «чиловиком», каким сам себя считал.

Выйдя от Давыдки, Андрий прежде всего вспомнил, что «заборився», что пристав «як скаженный» напустится на него за это.

«Не покладая рук роблю, – размышлял разогретый водкой Андрий, идя по улице – хоть ты що… Як тый скаженный лае, лае… неначе ни чиловик, а собака… Тьфу! Бодай тебе гадюка съила!»

И Андрий, плюнув, так энергично зачесал свой затылок, что шапка его совсем съехала ему на глаза.

– Дядьку Андрию! – весело взвизгнула у кабака с подобранным подолом краснощёкая Оксана.

И Оксана, хлопнув ладонями, взявшись в боки, заступая нога за ногу. припевая с повёрнутой к Андрию головой:

Напилася горилочки,
Наилася маку, —

ловко прошлась пред Андрием.

– О-тож бисова баба, – проговорил Андрий, в приятном недоумении продолжая почёсывать затылок и соображая, что из всего этого может выйти.

Оксана не долго держала его в неизвестности.

– Ходыж мо! – энергично заворотила она и, толкнув Андрия в двери кабака, сама скрылась за ним.

II

Давыдка, выпроводив Андрия, накинул пальто и юркнул в квартиру Ицки.

Друзья горячо заговорили на своём жаргоне. Собственно говорил Давыдка, а Ицка только вставлял слова, не переставая шить.

Когда Давыдка, наконец, смолк, Ицка, положив свою работу на стол, всунул иголку в борт своего сюртука и встал.

У Ицки была длинная талия, и были очень короткие ноги, так что, пока он сидел, он производил впечатление высокого человека, когда же встал, то превратился в такого же маленького человека, как и Давыдка, но с тою существенною разницею, что Ицка был мешковат и неуклюж, а Давыдка был проворен и сложен безукоризненно. Лицом друзья тоже не были похожи. Ицка был грязный брюнет с седеющими прямыми волосами. Давыдка был кучерявый, с массою русых нечёсаных волос, блондин неопределённых лет. У Ицки была чёрная густая борода лопатой, у Давыдки – рыжая, жидкая, торчавшая клином. Глаза Ицки чёрные мрачно и безжизненно смотрели в себя; глаза Давыдки голубые, какие-то бесцветные, мало занимались собою, сверкали жизнью, практической смёткой, хотя, в то же время, и не лишены были некоторой мечтательности и доброты.

Ицка натянул своё продырявленное пальто, и друзья вышли.

Мимоходом Давыдка ещё раз юркнул к себе, при чём сразу вызвал целый гвалт, который только тогда затих ему вслед, когда он исчез за калиткой.

На улице Давыдка весело шёл, беспечно предаваясь наблюдениям праздного туриста. До всего ему было дело. Он заглядывал в каждую встречную телегу, останавливал каждого еврея, и громкое «гир-гир» неустанно неслось по улице.

Ицка шёл сосредоточенно, молчал и всё думал, думал и думал.

О чём?

Вероятно о чём-нибудь таком, что не поддавалось никакому ясному определению, но что не радовало, а угнетало, и что тоскливо и неясно замирало в его удручённом взгляде.

– Ширлатан ты, сволочь!

Так разразился Давыдка, получив увесистый толчок от пробегавшего мимо подростка.

– Ах ты жидюга проклятая!

И подросток, уже отбежавший было, повернул опять назад с самыми решительными намерениями.

– Гвулт! – закричал Давыдка и, распустив фалды своего пальто, с поднятыми руками, пустился от подростка наутёк.

Подросток давно уже прекратил преследование и исчез, продолжая свою дорогу, а Давыдка всё ещё не мог прийти в себя от нервного возбуждения и всё оглядывался, всё говорил:

– Ширлатан… сволочь…

Пустив, наконец, ещё одно звонкое ругательство, Давыдка сразу предал всё дело забвению и, успокоившись, опять «загиргиркал» с Ицкой.

Друзья повернули в большую чистую улицу и скоро подошли к красивому дому.

Они вошли через калитку в чистый двор, где сейчас же на них бросилась цепная собака, и хотя она была на крепкой цепи, но у неё были такие белые длинные зубы, такой красный язык, она так прямо в голову лаяла «гав-гав», что друзья невольно вздрогнули, а Ицка поспешно, на всякий случай, стал за Давыдку.

В таком виде друзья, не сводя глаз с собаки, пробрались осторожно к чёрному ходу, где и скрылись, поспешно захлопнув за собою дверь.

В большой столовой, куда ввели Ицку и Давыдку, благодушно сидели после обеда толстый пристав, его толстая жена и двое подростков детей: гимназист и гимназистка.

На соседнем столе лежали материи: трико стального цвета и шерстяная, светло-жёлтого.