Юби: роман

Главное, чтобы другие не догадались про то, о чем знает Угуч. Учителя вот тоже почти одинаково ненавидят Даньку и Махана. Правда, за разное: Махан вызывал дикое раздражение своими кривляниями и гримасами, а Данька вдруг ни с чего особенного начинал спорить, доказывать свою правоту, и не было никакой возможности поставить его на место.

«…возмутительно. Да если настауник и ошибся ненароком – твое дело молчать в тряпочку и не вякать. Не смеет всякая недоделка ронять авторитет педагога прямо в классе при всем честном народе. Как можно не разуметь таких простых вещей!..»

Данька не разумел. Он даже устроил сердечный приступ своей классной руководительнице географичке Алевтине Николаевне по прозвищу Два Глобуса. При этом самого приступа никто не видел, если не считать приступом ходячие ходуном под кофточкой глобусы, пылающие в огонь щеки и визгливую истерику…

А настоящей виновницей этого приступа была Машка Зайцева – Данькина одноклассница из восьмого.

Поздней зимой вдруг прозналось, что Машка не просто поправляется для здоровья, а давно уже живет беременная. Была бы она детдомовская – и разговоров бы никаких: прямиком к врачам, исправили все, что она неправильного натворила, и заперли бы в карцер перед дуркой… Но Машка была домашняя, и не просто домашняя, а дочка не очень крупного областного начальства. Приходилось ждать, пока папаша-начальник соизволит забрать все свое потомство из школы. Но нельзя же просто ждать, сложа руки… Вокруг дети, и страшно подумать, как это может на них отразиться…

Алевтине поручили провести открытое собрание пионерского отряда восьмого класса о юношеской чистоте и любви к родине. По этому поводу открыли актовый зал. Машку посадили в первом ряду, чтобы ни одно слово не прошло мимо нее. Завуч говорила про родину, пионервожатая про Зою Космодемьянскую, а потом на сцену взошла Алевтина и втиснулась за самодельную трибуну, взгромоздив глобусы сверху. Она начала про девичью честь.

По ее словам выходило, что главная девичья честь – это отдать свою жизнь за счастье родины, как это сделала Зоя Космодемьянская, а потом нарожать много здоровых детей, которые тоже отдадут свою жизнь за счастье родины, но позже – когда придет их черед…

– А что у нас? – вопрошала Алевтина. – Где наша девичья чистота? – прогромыхали гневные залпы над Машкиной головой и затихли…

– Я няпорченная, – отозвалась вдруг Машка в неожиданной тишине.

– Чего? – не поняла Алевтина.

– Няпорченная, – громко повторила Машка. – Спросите хоть у врача… Так что никакой чистоты я не теряла…

– Где же это бачымо? – загремела Алевтина. – Николи такого не бывало…

– Бывало, – звонко, внятно и уверенно произнес Данька.

– Чего бывало? – взялась отбиваться классная.

– Невинная девушка становилась беременной, – отчетливо отчеканил Данька. Примерно две тыщи лет назад, – будто с книжки диктовал Данька. – А потом родила мальчика Иисуса, который стал Богом…

– Которого вы распяли? – съязвила с места во втором ряду химичка Зинаида Владимировна.

– Распяли не мы, – не согласился Данька, – но могли и мы. Это же наш мальчик и кому какое дело, как страна казнит или милует своих граждан…

– Как это ваш? – запротестовала Алевтина.

– Натурально наш, – взялся пояснять Данька. – Сын, рожденный еврейкой, – еврей, а Мария…

– Так что скажешь, Богородица тоже ваша?

– Безо всякого сомнения.

– Дети, не слушайте его, – влетела на сцену пионервожатая Клава. – Во-первых, Бога нет, – звонко отрапортовала она, – а во-вторых, он не имеет никакого отношения к евреям…

– Здрасте, оп-па, Новый год, – хохотнул Данька.

– Вот видите: я – няпорченная, – невпопад, но упрямо повторила Машка.

– Недоцелка, – резанула теть-Оль откуда-то из-за дверей, где кучковались любопытные поварихи, технички и медсестры.

Вот тут Алевтина и завизжала…

А к концу дня Машка высвистала Даньку на подоконник и расспросила с подробностями про ту давнюю историю с беременностью Марии.

– Знаешь, – сказала она раздумчиво, уяснив Данькин рассказ. – Я тоже Бога рожу. А когда он войдет в Иисусин возраст, – он вернется из своих странствий и спасет всех нас.

Прошло лет тридцать после тех событий. Я пишу эти строки и думаю про то, что, может, и вправду явится нам Машкин сын и спасет нас всех, если больше некому…

* * *

Данька уснул после обеденного пиршества, которое они устроили с Угучем. Точнее, уснул после пилюли, а вот Угуч мог бы уснуть и безо всякой пилюли – просто осоловев от еды.

Это правильно, что он решил пожениться на Надежде Сергеевне, а не на теть-Оль. Надежда Сергеевна куда вкуснее готовит…

Угуч вспомнил про картинку-письмо и, стараясь не шуметь, открыл ящик Данькиного письменного стола, где, как он помнил, лежала коробка с красками в аккуратненьких тюбиках…

Когда под окном зафырчала и остановилась легковушка, Данька уже давно проснулся, сидел в кресле-коляске и подначивал Угуча, который хмурил брови, но все равно расплывался в улыбке.