Юбилей Данте

— Кябирлинский! Кябирлинский!

Фейзулла обернулся. К ним бежал помощник режиссера из телестудии Мамед. Поздоровался с Джавадом, схватил Фейзуллу за руку:

— Сам аллах послал тебя мне, Кябирлинский! Ты свободен вечером?

— Нет, а что?

— У тебя спектакль?

— Спектакля нет, но я занят… Мамед перебил его:

— Значит, так… В приказном порядке! Дело свое перенесешь на завтра. У нас вечером спектакль. Садык заболел. Надо заменить его.

— Не могу… У меня…

— Могу, не могу — ничего не знаю. Пойми, мне же голову оторвут.

— Мамед, ты знаешь, как я тебя уважаю. Но у меня вечером кружок.

— Во сколько?

— В семь.

— Значит, так… В восемь я тебя отпускаю. Перенеси свой кружок на один час. Соберетесь позже. Что особенного?

Джавад был уже у выхода. Спросил:

— Кябирлинский, ты едешь? Имей в виду, ждать не буду. Я спешу.

— Еду, еду! — откликнулся Фейзулла, сказал Мамеду: Хорошо, Мамед, не могу отказать тебе. Но ведь мне надо подготовиться. Роль большая?

— Слушай, э, какая там роль?! Одна-единственная фраза. Значит, так… Ты почтальон, входишь в квартиру, говоришь: «Принес вам письмо». Вот и все. К чему здесь готовиться? Слава аллаху, ты сорок лет в артистах. Только прошу тебя, Кябирлинский, смотри не подведи, иначе мне голову оторвут… Значит, так… В шесть ты будешь здесь.

— Хорошо, не беспокойся, Мамед. Раз дал слово приду.

— Браво, молодец! Живи сто лет! Ты у нас единственный. Была бы пара — запрягли бы в арбу. Ха-ха-ха! Не обижайся, Кябирлинский, это шутка. Я ведь люблю тебя, ценю. Ты моя честь!

— Спасибо на добром слове.

Мамед был уже на пути к лестнице, обернулся, крикнул, прижав ладонь к голове по-военному:

— Моя честь — это вот что!

Он снова расхохотался и исчез.

Фейзулла кинулся бегом из здания.

Джавад успел завести мотор и разворачивал машину.

Кябирлинский замахал ему рукой:

— Подожди, я еду!..

Подбежал, сел рядом с Джавадом. Тот сказал:

— Кябирлинский, да ты нарасхват. Преуспеваешь: днем — радио, вечером телевизор.

— Ай, Джавад… Тебе ли завидовать, как мы побираемся?

Он подмигнул Джаваду, довольно улыбнулся.

Молодой человек повернул голову, посмотрел на Кябирлинского. Большие темные очки скрывали выражение его глаз.

Коротко посигналив, он обогнал троллейбус и погнал машину вниз по улице.

— Джавад, — нарушил молчание Фейзулла, — ты мне как сын… Хочу сказать тебе одну вещь.

— Говори.

— Ты близок с Сиявуш-муаллимом. Скажи ему, чтобы он лучше обращался со мной при людях. Позорит… Ведь я не мальчишка. Поседел на сцене.

— Что же он говорит тебе?

— Да всякое кричит, обзывает. К тому же при всех. Сегодня, например, в зале сидел художник. Молодой парень, у нас с ним хорошие, уважительные отношения. А Сиявуш начал прямо при нем, ты такой, ты сякой… Будь мы одни черт с ним, пусть бы говорил что угодно. Но зачем при посторонних? Ведь я ему в отцы гожусь.

— А все-таки, что он сказал?

— Да всякую ерунду… Вспомнил мечеть, муэдзина, азан… При чем здесь я, если мой отец был муфтием?

— Кем, кем был твой отец?

— Муфтием. Разве ты не знал?

— Нет, откуда?

— А я думал, знаешь. Все знают об этом. Мой отец был муфтий. Когда я стал артистом, он выгнал меня из дому. До последних своих дней не разговаривал со мной. С той поры мы с ним ни разу не виделись. Даже в завещании распорядился, чтобы я не присутствовал на его похоронах. Очень переживал… Мать после говорила: это ты свел отца в могилу.

— Скажи, чего тебя понесло в артисты, а, Кябирлинский?

— Не знаю… Очень хотелось… Ты не смотри, что я сейчас такой… Было время, я играл в нашем районном театре Октая, Айдына, Шейх-Санана…

— Иди ты!

— Клянусь своей жизнью, Джавад. Я был единственный сын у отца, он мечтал сделать и меня муллой, хорошо обучил меня персидскому языку, арабскому.

— Напрасно ты не стал муллой, Кябирлинский. Знаешь сколько они зарабатывают? Читал бы себе сейчас заупокой ные молитвы по умершим и жил бы лучше, чем народны; артист.

Фейзулла улыбнулся, покачал головой, предаваясь каким то воспоминаниям.

Затем сказал:

— Я до сих пор хорошо помню молитвы из корана.

— В самом деле? Тогда почему ты не станешь муллой? Фейзулла удивленно посмотрел на собеседника.

— О чем ты говоришь, Джавад? Какой из меня мулла?

— Почему бы нет?

— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Я — и вдруг мулла?

— А что?.. Отец твой был муфтием, лицо у тебя благооб разное, к тому же наизусть знаешь коран. Что еще нужно для муллы?

— Странно ты рассуждаешь… — Этот неожиданный раз говор смешал мысли Фейзуллы; он призадумался, наконец сказал: — Как же я стану муллой, если не верю в аллаха?

— Чудак! Да зачем тебе верить? Или думаешь, сами муллы верят? Ты лучше послушай меня. От театра толку не будет. Стань муллой, живи себе как министр, что тебе до аллаха? Веришь — верь, не веришь — не верь. Знай я коран, я бы дня не остался в театре. Нет более дурацкой профессии, чем наша — драматического артиста. Запомни: надо быть или таристом, или певцом-ханэндэ, без которых не обходятся свадьбы, или ашугом, или же муллой. Знаешь, как зарабатывают на свадьбах, на поминках! Ну вот, Кябирлинский, мы приехали — Баксовет.

— Большое спасибо, Джавад. Отниму у тебя еще одну минуту, не обижайся.