Юбилей смерти

Прошла всего неделя, а я уже другой человек. Машка видит это, хочет понять, что происходит. Но ничего не происходит. Доктор делает свое дело, а я – свое. То, что я безнадежно влюбляюсь в доктора Александра Даниловича Чудая – чисто моя проблема. Уверена, что в него влюбляются постоянно. Он чуткий, внимательный, добрый, точный, уверенный, открытый, сдержанный. А внутри него – пропасть боли. Отчего ему плохо – никто не знает, но то, что плохо – сто пудов. Другие это тоже чуют, женщин-пациенток его боль просто зомбирует. Каждая считает, что она и только она разведет его страдания руками, станет той единственной и неповторимой, что спасет его. И все такое.

А он ничего не замечает.

Машка продолжает приходить каждый день. Иногда рассказывает про Вэла. Эта сволочь нашла способ доставать меня – через лучшую подругу! Он регулярно названивает ей, сообщает свои новости. Знает, что моя Маша обязательно передаст весь разговор с комментариями, и пользуется этим. Работать микрофоном Машке не нравится, но она считает, что так лучше для меня. И в этом есть доля правды: видеть Вэла я не хочу, но мне надо знать, как дела у моей дочери. Вэл обещал принести ко мне Селену, но я знаю, что он ни за что этого не сделает. Может, позволит Машке?..

Часто вспоминаю вид из Машкиного окна. Красота неба словно впечаталась в мою башку при ударе о крышу предыдущего этажа. Пронзительно-синее и прозрачно-белое, пронизанное светом: торжественная, мощная красота. Тут внизу все мелкое и глупое, там наверху – все настоящее и надежное.

А вот теперь между нами начинает происходить нечто особенное. Выражается это… даже не знаю, в чем. В моей палате лежат еще пять женщин, влюбленных в Александра Даниловича не меньше моего. Их внимательное присутствие не позволяет ему уделять хотя бы на каплю больше внимания мне, чем им. Да и я не хотела бы попасть на их языки. И все равно я вижу, что он чувствует ко мне. Он меня любит.

За месяц в больнице я будто бы прожила целую жизнь, переменившись внешне и внутренне самым радикальным образом. Свекровь и Вэл кажутся мне тенями прошлого, все, что я хочу от них – получить назад мою прекрасную дочь.

Валяясь на больничной койке, от нечего делать, я стала ухаживать за собой – выщипала брови, ежедневно делаю маски для лица. Улыбаюсь. Машка говорит, что я выгляжу куда более спокойной, чем прежде. Она хвалит меня – я похудела, похорошела. Шутливо спрашивает: может, ты влюбилась? Тут в палату входит Александр Данилович. Мое лицо сразу же изменяется. Машка не может скрыть, что все поняла. Мы обмениваемся взглядами, но не говорим ни слова.

Как только я начала вставать с костылями, Александр Данилович завел привычку прогуливаться со мной по коридору. Обычно мы выбираем время после восьми вечера. Пациенты уже умотались от процедур и бытовых хлопот – поесть, искупаться и прочее, коридоры пусты, а мы все ходим и ходим, разговаривая о самых разных вещах.

Александр Данилович – изумительно начитанный человек. Я понимаю, что книги – это его собственная реальность, куда он прячется от чего-то, что происходит в его жизни. Но уверена, он читал бы без передыху, даже если бы ему не надо было прятаться от реальности в придуманных мирах. Он рассказывает о лучшем, что прочитал, а я только и могу кусать себя за локти – «Раковый корпус» читать побоялась, «Котлован» не осилила, «Жизнь и судьба» так и осталась прочитана наполовину. Я пустая и малоумная, мне стыдно.

Александр Данилович запрещает мне стыдиться своей неначитанности и бессодержательности, он и сам был таким в юности. Просто ему повезло – отец подсовывал ему ценные книги. Если я захочу развиваться, то буду…

Со стороны наш разговор может показаться слишком дидактическим. Но это только форма, а в ней спряталось очень личное содержание.

Я спрашиваю: «А вы будете подсовывать мне книги?».

Он останавливается и останавливает меня. И вдруг целует. Странное ощущение охватывает меня с дикой силой. Кружится голова, я покачиваюсь. Поцелуй прерывается, словно гаснет свет. Он хватает меня за плечи, чтобы я не рухнула на линолеум.

Говорю: «Я тебя люблю».

На его лице проступает самый откровенный ужас, будто кожа с мясом слезла с моего лица, и он видит голый окровавленный череп с вылупленными глазами.

«Я, видно, спятил…», – говорит он.

Следующий разговор происходит днем позже в маленькой рекреации, где я плачу второй час подряд. Это самый конец коридора, за ординаторской и процедурным кабинетами. Больных здесь не бывает.

Узнаю его приближающиеся шаги – он ходит не в тапках, как большинство докторов, а в кроссовках.

«Что ты тут делаешь?», – спрашивает он строго.

Я молчу, потому что от спазмов перехватило горло.

«Перестань плакать, – это звучит уже скорее беспомощно. – Прости меня, я повел себя глупо и безответственно».

Он рассказывает, что моя влюбленность – подвид стокгольмского синдрома. Она пройдет, как только я покину больницу. Да и он сам много раз влюблялся в пациенток, у докторов так постоянно происходит. Он цинично смеется, выдав себя с головой.