Иуда

— У вашего способа игры тоже есть слабое место, — в голосе собеседника снова послышалась насмешка. — Вы можете считать человека союзником, а он внезапно окажется моей фигурой. Вот будет сюрприз.

— Кажется, вы обязаны назвать мне его имя, не так ли?

— Так. И всё же будьте крайне осторожны в выборе… союзников…

Наша мысленная беседа действительно проходила в приёмной, где мне, как почётному гостю, услужливо подставили резной стул. Прочие, ожидавшие высочайшей аудиенции, располагались стоя. Царедворцы, инженеры, офицеры… Я наблюдал в приёмной даже купца и какую-то вдову в чёрном платье. Пётр принимал всех и этим значительно отличался от всех своих преемников… Мы с Иваном Степанычем не были здесь самыми знатными, однако я видел, с каким почтением говорили со мной даже ближайшие сподвижники государевы. Полтавское геройство не при чём: Мазепа, на минуточку, легитимный глава вассального государства, кавалер ордена Андрея Первозванного и друг царя. Ну, а кунштюки, кои я выкинул во время малороссийской эпопеи, включая пленение Карла, только добавили мне политического веса. Мазепа на моём месте блаженствовал бы. А я оставался настороже, тщательно следил за словами, а когда не знал, что сказать, чтобы ничего не испортить, съезжал с темы, прикрываясь старческим недомоганием… Наконец кабинет-секретарь с учтивым поклоном пригласил меня к государю: аудиенция была «закрытой» — то бишь, не в зале, а в кабинете.

Ну, значит, будет «закрытый формат», который меня более чем устраивает. Незачем кривляться и общаться эзоповым языком на публике.

2

Не впервые являюсь на беседу к Петру, но каждый раз поражаюсь, насколько мало его личное пространство. Кабинетец небольшой, и ещё парусина на потолке привешена, чтобы создавать иллюзию маленькой высоты. Лично мне бы было здесь некомфортно. А Петру хорошо, он здесь чувствует себя прекрасно. Угнездился, как моллюск в раковине, мол, попробуй достань.

А глядит с недобрым интересом. Чувствую, меня ждёт форменный допрос.

— Садись, — он властным жестом указал мне на стул у печи, облицованной голландскими изразцами. — Не в первый раз говорим, однако ждал я возвращения в Москву, чтоб побеседовать…начистоту. Я не поп, однако жду исповеди.

— Что ты хочешь узнать, государь? — спросил я, включая и собственную осторожность, и слегка вкрадчивый, располагающий тон Мазепы.

— Ранее не спрашивал, а теперь спрошу: знал о планах Каролуса?

— Знал, государь. Оттого и на риск пошёл.

— Чем рисковал?

— Тем, что он не побежит к Полтаве, а вернётся в Польшу зимовать. Я б вернулся.

— Ты б сей манёвр в красивые слова завернул и всем подал. А Каролус не таков, ему возвращение ни с чем позором стало бы, — усмехнулся Пётр, вольготно рассевшись за письменным столом. — Ведь он, выступая в поход, расхвалился, будто зимовать будет ежели не в Москве, так в Смоленске.

— Не хвались, на рать идучи, — я позволил себе тихий смешок. — Да, я знал, куда он рвался, но это все знали. А вот о том, что зима будет суровейшая — не знал никто. Потому я Карла провианта и зимних квартир лишил, чтоб он помёрз как следует. Пока до Полтавы добежал, четверть войска потерял без боя. Я был уверен, что он от города не отойдёт. Правда, не был уверен, что ты ему баталию дашь.

— Правильно не верил. Я и не хотел баталии Каролусу до лета давать, — Пётр смотрел на меня так, словно хотел вывернуть наизнанку и покопаться в мозгах на предмет поиска тайных мыслей. — Да ты меня вынудил. За Каролуса снова спасибо скажу, однако рано мы с ним сцепились.

— Я его для того на стену выманил, чтобы в должный момент шведы в бой без короля шли. Не вышло бы взять — застрелили бы.

— Короля — застрелить?

— А его и так застрелили… не здесь — там, откуда я пришёл. Под какой-то крепостью в Норвегии. Как говорится, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. И баталия меж вами в июне случилась, и войско он потерял почти всё — да только уйти ему к туркам удалось… Много беды он нам причинил, а всё из-за того, что Иван Степаныч тебя предал.

— И ты решил не допустить того. Пошто, коль предначертано было иное?

— Нет единого предначертания, государь, — усталым голосом сказал я. — Могло быть и так, и этак, и только в воле Божией находится, как именно события пойдут. Коль Он попустил, чтоб я кое-что подправил, значит, было на то Его произволение, не то остановили бы меня.

— Не поминай всуе, — усмешка Петра была какой угодно — насмешливой, циничной — но только не опасливо суеверной, как у большинства народа в этой эпохе. — Допускаю, что сие вероятно. Однако не софистикой я позвал тебя заниматься. Не спрашивал ранее, а теперь спрошу: что нас ждёт?

— Война на юге, — уверенно ответил я.

— И как сия война завершилась там, откуда ты пришёл?

— Конфузией, государь. Пришлось Азов отдать.

— Отчего так сталось?