Иуда (ЛП)

На скамье перед домом неподвижно сидела женщина, опустив руки на колени и устремив взор в пространство. Иуда остановился и взглянул на нее, — как странно! ведь она была мертвая, — эта женщина была мертвая! Дрожь стала трясти его, и он провел рукой по своему лбу. Но ведь он знал и ее, и этот дом, — да, да, это Мария, Мария, которую любил Учитель! И вот она умерла, — что же это значит? Точно что-то ужасное промелькнуло перед ним вдали, и он снова попытался приковать свое внимание к Марии. Вот ее рука зашевелилась, — она, стало быть, жива. Он не станет тревожить ее.

Он пошел дальше; все возраставшее в нем беспокойство побуждало его все неустаннее идти вперед. Где же найдет он это, где?

Он увидал вдалеке человека, шедшего по дороге навстречу ему. Он снова остановился, — его он тоже знал! С удивлением смотрел он на идущего: этот стаи, согбенный, словно под тяжестью вины, это лицо, искаженное слезами, этот взор, пугливо потупленный в землю, — да, да, это Симон Петр!

Иуда не трогался с места и трепетно ждал. Тогда он увидел, как Симон поднял глаза, всмотрелся в него и в свою очередь остановился, причем презрение и отвращение отразились на его лице.

Горькая боль наполнила сердце Иуды. И пока он стоял, смотря на Симона Петра и читая свой приговор в его взгляде, с ужасающей уверенностью стала тесниться ему в голову мысль, что все будут так ненавидеть и проклинать его, все, кто только услышит его имя. Никто, никто решительно его не поймет, никто не догадается о том, что он выстрадал, никто не спросит его, все будут только проклинать, проклинать! Маленькие, невинные дети, которых любил Учитель, будут содрогаться при звуке его имени и прижимать личико на груди матерей! Он почувствовал себя придавленным к земле, нестерпимая тоска охватила его. Вдруг он увидел, что Симон снова приближается к нему, и его поразило изменившееся выражение его лица.

Не угрозы и не презрение, а раскаяние и смирение были теперь написаны на нем. Он остановился возле Иуды и сказал:

— Дай мне свою руку!

Иуда удивленно взглянул на него.

Тогда Симон порывисто схватил его руку.

— Я хочу, — сказал он: — чтобы ты взял мою руку, потому что ведь и я…

Он не мог продолжать, рыдание пресекло его голос. Он поспешно отвернулся и, шатаясь, пошел прочь.

Иуда печально посмотрел ему вслед. Снова спокойствие окутало его душу. «Он все-таки презирает меня», — подумал он: «но что же из этого? — Он ведь меня простил, — и я найду то, что ищу, — что же тогда значит для меня все другое!»

Он снова пошел, но уже в противоположном направлении, в сторону Иерусалима. Чем более он приближался к городу, тем явственней слышал он опять угрожающий гул. Сначала он думал, что это плод его фантазии, но, войдя в городские ворота, он увидел народ в необычайном возбуждении, в том зловещем опьянении, которое охватывает массы, когда власть имущие, эти ненавистные им сильные мира, устраивают для них праздник, зрелище поношения и смерти жертвы за их грехи или борца за их дело. Иуда узнал ее, эту ужасную, грозную радость; ему припомнился один день его юности, когда он был в Иерусалиме и присутствовал при казни преступника, и зловещее предчувствие закралось в его душу. Но, влекомый силой, более могучей, чем его страх, он безвольно последовал за стремящейся вперед толпой.

Теперь был полдень; темная туча поднялась на небе и заслонила собою солнце. Мрачная тень пала на всю окрестность.

Иуда узнавал дорогу по мере того, как шел, — это был путь к Голгофе, лобному месту в Иерусалиме. Но поток народа увлекал его, точно нес его на себе, и он шел и шел, как лунатик, ничего не видя вокруг себя и не слыша, и все время лихорадочная дрожь не переставала его трясти.

Вдруг он остановился, недвижимый, точно парализованный, и уставился вперед цепенеющим взглядом.

Перед ним вылилась голая выпуклость Голгофы, и на ее вершине три креста вырисовывались на темном фоне неба. На этих крестах висели три человеческих тела с распятыми, израненными членами, три тела, корчившихся от муки, точно в насмешку вознесенных к небесам, и в одном из Них, висевшем посредине, Иуда узнал преданного им Учителя.

Народ пробегал мимо него шумными толпами, отпихивал его в сторону, и сшибал его с ног, и топтал; он этого не чувствовал, — он снова поднимался и, тяжело дыша, со взором, неподвижно устремленным на образ Иисуса, снова начинал медленно подвигаться вперед.