Юдаизм. Сахарна

Не нужно подсказывать читателю, до какой степени автор этого рассказа не понимает предмета, о котором говорит. По-русски это просто звучит: «любовное соединение Бога с Шехиною». Но ведь наш «Бог»²⁵ есть «Елогим» {не ед. число; форма ед. числа — Елоах) первой строки Книги Бытия\ «Барб Елогим» («=вначале сотворил Бог», т. е. небо и землю). Ученые гебраисты говорят, что Елогим здесь поставлено во множественном (будто бы) числе, не с иным оттенком, как мы употребляем «небеса» вместо «небо», т. е. что это фигуральное выражение без реальной в нем подкладки; напротив, богословы, как и бедный наш еврей-перекрещенец, не менее его видят здесь указание на Св. «Троицу». Между тем «Елогим», «Елоах» имеет корнем своим Ел, звук, который входит в Бел, или если мы отделим приставку, в б’Ел — божество всех семитических племен, которое с начала нашей эры переименованное в Вельзевула — стало «князем бесовским». Заметим, что у греческих писателей встречается Бел и Ел, Bήλ, и Ηλ, так что первый звук б не был твердо ясен для греческого уха. О нем-то пишет Санхониатон, древнейший финикийский писатель-историк, фрагменты которого, сохраненные у христианских писателей, дошли до нас: «б’Эл имел обрезание genital'ий и принудил к тому же другие (низшие) божества». Туманный и бессмысленный отрывок, в котором ценно только, что финикийский б’Ел начал для Тира, Сидона и Карфагена то самое, что для Сиона начал «Елогим». Но около «Бэла» есть «Ашера» и вот тут-то мы находим настоящий комментарий как к «Шехине» бедного виленского еврея, так и не к единственному, но и не к множественному, а, конечно, двойственному числу Елогим: Елоах и Шехина «в любовном соединении», о котором читал анахорет-талмудист, и образуют «не слитно и не раздельно» существо Елогим. А что это — так, видно из того, что глагол «бара», «сотворил», поставлен в единственном числе. «Небеса сияют», «небеса видны», «небеса гремят» — вот ответ филологам, не замечающим, что сколь фигурально ни было бы поставлено во множественном числе подлежащее, при нем и сказуемое стояло бы тоже во множественном числе. Но есть только один акт, который пока длится и поскольку длится, — самая суть этого акта, хотя он един, заключается в двойственности его производителей. Но когда так, — то, очевидно, в Вильне, Варшаве, Вене не умер «древний Бел», ни около него «Ашера», и только они живут под другими именами.

Тот же человек, но уже переменил паспорт. Мы сейчас перейдем к книге, которую читал еврей, но бросим еще заметку, что, по свидетельствам Оригена («Homil. in Jerem», «Comment, in Epistolam ad Romanos»), Климента Александрийского (Stromata) и Феодорита — у египтян обрезанию подвергались не все, но избранные: именно 1) сами «жрецы»,

 те, которые желали получить доступ к мистериям Озириса и Изиды, и

 которые желали получить доступ вообще к изучению храмовой, «жреческой», «священной» науки. Так вынужден был обрезаться и Пифагор, путешествовавший в Египет и просивший «жрецов» посвятить его в их тайные знания. «Этого нельзя сделать, не посмотрев в корень вещей», — ответили ему они, указав на обрезание и потребовав его. «Нашу науку нельзя понять, ее можно почувствовать, а начало чувства — обрезание». Теизмы — сливаются.

Наука у египтян была «тайная», только в храмах и при храмах; как и Платон (тоже путешествовавший в Египет) разделил философские свои чтения на явные, для Афин и мира, и «тайные», в садах своей Академии, унесенные в сторону от взоров, как мы хороним «обрезанные» свои мысли или евреи закрывают свои обрезанные части. Всё — тайна. Всё — убегает в сокрытие. Не говорится полными глаголами, но только намеками, сокращениями, вроде условных: «и т. д.», «и т. п.», «и пр. и пр.». Но мы не только вправе, но и совершенно должны предполагать, что все народы, у которых круг религии начинался с обрезания, кроме явных писаний имели или имеют и тайные; кроме письменных памятников — и устное предание; кроме официальной почты имеют еще «посылки с нарочным» или «голубиную почту». Такое «тайное учение» было у обрезанников Пифагора, Платона, египтян; у евреев — это Кабала. Можно сказать, если бы о ней не было никаких известий, ее существование, т.е. что она есть, — мы заподозрили бы, догадались бы.