Иудей

…И к вечеру, когда поднялся береговой бриз, суда распустили свои золотые в сиянии заката паруса. Береника стояла на террасе и смотрела, как среди пожаров заката одна за другой выходили галеры в открытое море… И вдруг вспомнились ей Афины, толпа и среди неё волшебной красоты юноша и его восторг перед ней… Сердце сжалось. Она попробовала встряхнуться: нет, нет, это так что-то, вроде сказки, вроде милого утреннего сна. Этого не будет… А будет — и уже близко — её торжество: вот так же, среди торжественных пожаров неба, войдёт она, Августа, на священный Капитолий…

Но в сердце её, где-то глубоко-глубоко, все же пела грустная песенка…

LXVII. ЧУДОТВОРЦЫ

Как только с Фаросского маяка дали сигналами в Александрию знать, что показался императорский флот, весь город высыпал на набережные. Под звенящие звуки труб провёл свои легионы навстречу императору Тиверий Александр. Шлемы легионеров резко блистали на солнце, и тяжёл был их мерный шаг. Как ни гнил и ни разваливался Рим, в этих железных легионах чувствовалась ещё большая сила: достаточно было Тиверию Александру в Александрии провозгласить Веспасиана императором, как весь огромный Египет покорно склонился перед новым владыкой…

Веспасиан, Тит и другие военачальники стояли на палубе головного корабля и смотрели, как навстречу им в пламени жаркого дня плывёт пышная, белая Александрия и весь этот огромный, удивительный, таинственный Египет, страна самых резких противоположностей: нигде так не ярко солнце и не черны так тени, как тут; чудовищное плодородие долины граничит тут со смертью пустыни, рядом с горами-пирамидами фараонов, для которых было возможно все, пригнутый к земле раб, а рядом с рабом, низведённым на степень животного, — животные, возведённые в сан богов. И за всей этой пёстрой и причудливой завесой современности — тысячелетняя бездна истории, сказания о временах, когда не рождалась ещё Халдея!..

Ослепительно блещущая Александрия надвигалась все ближе и ближе. Уже можно было ясно различить лес мачт в гавани, видны были сверкающие шлемами и оружием легионы и толпы людей повсюду: по набережным, балконам, крышам, пальмам… Корабли бежали. Сердца бились: Александрия была началом похода на Рим!

И вот точно острые мечи разрезали пылающий воздух резко-звенящие звуки труб, и среди восторженного рёва толп — чем они, собственно, восторгались, им было неизвестно, но от этого их восторги были только пламеннее, — первый корабль вошёл в тихую гавань, матросы бросились подбирать паруса, и скоро на пристань полетели чалки. Тиверий Александр — уже старый, но крепкий и стройный воин в блистающих доспехах — первым встретил грузного Веспасиана. Легионы, потрясая оружием, разразились кликами. Взволнованный Веспасиан только теперь окончательно поверил, что он — владыка вселенной. Тит сиял: для него открылся в эту минуту короткий путь на Палатин. И первой мыслью его была мысль о ней, златокудрой, которую он за любовь её поднимет на недосягаемую высоту…

Среди кипящих водоворотов пёстрой, горластой, неизвестно вдруг отчего очумевшей толпы блестящее шествие в сопровождении сверкающей реки легионов направилось в беломраморный дворец, в котором, казалось, так ещё недавно жила, любила и умерла Клеопатра…

«А теперь поживёт и моя Ценида, — подумал про себя Веспасиан. — О-хо-хо-хо… Вот она, жизнь-то человеческая!..»

Ценида была его любовница, женщина, как и он, невысокого происхождения…

На ступенях храма Озириса стояла какая-то белая величавая фигура, на которую оглядывались все.

— Кто это? — спросил Веспасиан Тиверия.

— Знаменитый философ Аполлоний из Тианы, — отвечал тот. — Он путешествует по Египту и теперь вышел, видимо, приветствовать императора…

Аполлоний в самом деле величаво склонился перед Веспасианом. Тот небрежно милостиво кивнул ему головой: он невысоко ставил философов. Может быть, раньше знаменитый мудрец и обиделся бы за это пренебрежение к нему, но Аполлоний начал решительно уставать от людей и их бесплодного кипения. Тут, в Египте, его буквально замучили все эти гностики, орфики, пифагорейцы, психики, пневматики, их истины, их боги, их споры. Теперь, к старости, царство мысли представлялось уже Аполлонию не в виде цветущего сада, как прежде, а в виде тех туч песка, которые нёс иногда ветер с ливийской пустыни, которые омрачали солнце и лишали все живое возможности не только радоваться, но даже просто дышать…

И не успел Веспасиан привести себя после пути в порядок, как вокруг него закипели интриги. Он привык к этому и был совершенно спокоен: он своё дело знал. Прежде всего он ощутил враждебный напор в сторону Дельты, где жили исключительно иудеи: раз они в Иудее имели дерзость подняться против Рима, вполне естественно было бы ударить здесь по ним так, чтобы и мокро не осталось. Когда-нибудь с проклятым народом этим нужно же покончить!