Иудей

— Чуть не задавил для порядка, — усмехнулся Филет. — Так вот и вся их деятельность: пышно, красиво, но… берегись, задавят! Вся эта пышность их — это только то сено, которое привязывают быку к рогам, как знак, что он бодается. Но весь вопрос в том: как же уберечься? Платон не любил Гомера, а я люблю его: хорошо он рассказывает вековечные глупости людей! И замечательно: ведь есть немало людей, которые уже поняли эту вековечную игру в цари, пишут, предостерегая об этом, говорят, идут за это на острова, а то и голову теряют, но — игра в цари продолжается… А-а, Музоний Руф! — ласково воскликнул он. — И ты подышать ветерком Кампаньи вышел? Как здоров?

Это был очень известный философ — длинный, сухой, с рассеянным лицом и милыми детскими глазами. Улыбка его обезоруживала всех. Он принимал мифологических богов за действительно существующих и утверждал, что питаются они испарениями воды и земли.

Душа человека, по его мнению, состоит из такой же тонкой материи, как и боги. Он одобрял брачную жизнь — которой не знал, — но прелюбодеяние, которого тоже не знал, строго осуждал, так же, как и вытравливание плода и выкидывание новорождённых детей, которое все более и более входило в обычай. В жизни был он полный ребёнок.

— Очень рад вас видеть, — со своей детской улыбкой приветствовал он братьев-философов. — Какой день!.. Мы сделаем чудесную прогулку. Хотя многолюдства я, признаться, и не люблю. Меня чуть-чуть не раздавил своей четвёркой Анней Серенус. Но этот хоть извинился… Идёмте — там, на дороге, будет попросторнее…

Они уже подходили к Аппиевым воротам. Вокруг были пышные могилы знати. Вдали виднелась зазеленевшая Кампанья, голубые горы и в лазури звенели жаворонки… А вокруг смеялись и перекликались люди. Красавицы со своих пышных носилок откровенно любовались Язоном. Проезжали патриции со свитой своих клиентов и кудрявых мальчиков. Гетеры и экзолеты[55], вызывали шушуканье и взгляды. Знакомые торопились приветствовать Язона первыми…

Филет замолк. Не хотелось под этим солнцем бесплодно источать слезы и жёлчь над пустой комедией жизни людской. Хотелось порадоваться хоть немножко на голубые дали, на облака, на маргаритки, что прятались в тени пышных надгробных памятников богачей и знати. В этих тяжёлых монументах пустая комедия жизни точно застыла навеки и их надписи вызывали тоску. «Что съел и выпил, то со мною, — стояло на одном памятнике, — а что я оставил, то потерял». Другой уговаривал прохожего: «Читатель, наслаждайся жизнью: после смерти нет ни игры, ни смеха, ни сладострастия», или: «Друзья, поверьте мне, смешайте кубок вина и пейте его, увенчав голову цветами. После смерти все пожирается огнём и землёй». Вот круглый и тяжкий памятник Метеллы, жены Красса, знаменитого грабителя, без слов говорящий всем о силе и значении того, кто его воздвиг. Вот целое кладбище рода Сципионов, на нем памятник поэту Эннию, а на камне эпитафия:

Граждане, о, посмотрите на старого Энния образ!
Славные он воспевал подвиги ваших отцов.
Не почитайте меня ни слезами, ни похоронным
Воплем. Зачем? Я живой буду порхать по устам…

А вот и памятник самому Сципиону. На нем только две строки:

Здесь лежит тот, чьим делам ни один из своих, ни чужие
Должную почесть воздать в меру заслуг не могли…

И, остановившись у какого-то скромного памятника, Музоний Руф прочёл:

Хотя ты, юноша, спешишь, но камень этот просит
Тебя свой взор оборотить и что написано прочесть:
Пакувий Марк поэт здесь погребён.
Хотелось мне, чтоб знал ты это. Ну, прощай…

В души повеяло грустью. Может быть, недалёк тот день, когда и их памятники — не тут, так в другом месте — станут в ряду других, и так же будут у подножия их цвести милые маргаритки, мимолётной грустью затуманится душа прохожего и…

— Язон!.. Филет! — услышали они вдруг с дороги весёлый голос Иоахима. — Вы как сюда попали? А-а, и Музоний Руф!.. Привет тебе, достопочтенный мудрец!..

Он остановил свои пышные носилки и подозвал их к себе.

— Сегодня пир у Ватиния, — сказал он. — И вам бы следовало побывать на нем…

— Но, отец, может быть, нам можно обойтись и без этого? — сказал Язон, не любивший пьяного гвалта римских пиров.

— Ты забыл, по-видимому, что ты сказал мне на берегу Родана, — сказал Иоахим. — Такой пир стоит доброго урока философии, не в обиду будь тебе сказано, достопочтенный Руф. Идите домой, приоденьтесь и, как стемнеет, поедем вместе. Vale!

— Я не пойду, — сказал Музоний Руф. — Ватиний только ошибкой числится среди людей: это просто жирная свинья, набитая золотом. Я предпочитаю смотреть на свиней, которые пасутся по Кампанье. Слышите, как чудесно играет пастух на свирели?