4. Многие, побуждаемые нуждой, открыто соскакивали со стены и бежали к римлянам, другие же бросались вперед с камнями в руках, делая вид, что идут в бой, а затем скрывались у неприятеля. Но их постигала еще худшая участь, чем тех, которые оставались в городе: утоление голода, которое они находили у римлян, еще больше ускоряло их смерть, чем самый голод, пожиравший их дома. Ибо вследствие
[372] голода они являлись к римлянам распухшие и как бы одержимые водянкой, и вот, переполняя в таком состоянии свой желудок, они лопались. Только те избегали этой горькой участи, которые, наученные опытом, медленно умеряли свой голод и лишь постепенно вводили пищу в отвыкший от питания организм. Однако и спасшихся таким путем ожидало еще другое несчастье. Сирийцы заметили, что один из перебежчиков при испражнении подбирал золотые монеты. Последние, как мы уже выше сообщали, они проглатывали прежде, чем покидали город, так мятежники всех обыскивали. А золота было очень много в городе: за двенадцать аттик{65} покупали такое количество золота, какое, обыкновенно, имело стоимость двадцати пяти аттик. Как только эта хитрость была обнаружена на одном перебежчике, разнесся слух по всем лагерям, что переметчики приходят наполненные золотом. Тогда многие арабы, а также сирийцы{66} вскрывали животы искателям убежища, чтобы отыскать золото в их внутренностях. Это было самое страшное из всех бедствий, постигшее иудеев; в одну ночь было распорото около двух тысяч человек.5. Когда Тит узнал об этом гнусном деле, он был готов оцепить виновных всадниками и всех их расстрелять, однако громадное количество этих виновных удерживало его от своего намерения, ибо подлежавших наказанию было гораздо больше, чем погибших упомянутым образом. Ввиду этого он созвал к себе предводителей вспомогательных отрядов и начальников легионов (ибо и римляне были замешаны в этих зверствах) и, обратившись с негодованием к тем и другим, произнес: «Неужели среди моих солдат есть такие, которые, из-за возможного барыша, способны совершить нечто подобное? Неужели они не стыдятся собственного оружия, сделанного также из золота и серебра?» Арабам и сирийцам он сказал: «А вы в чуждой для вас войне хотите прежде всего самовольно удовлетворить ваши инстинкты, а затем за вашу свирепую кровожадность и вашу ненависть к иудеям сделать ответственными римлян. Вот некоторые из моих собственных солдат уже разделяют с вами ту же позорную репутацию, которой вы пользуетесь». Самим же солдатам он грозил смертью за повторение этого преступления и отдал приказ по легионам, чтобы подозрительные были выявлены и приведены лично к нему. Но жадность к деньгам, как видно, не боится кары; человеку врождена отвратительная любовь к наживе и ничто не подвергает его стольким опасностям, как сребролюбие, ибо всякая другая страсть имеет свой предел и может быть обуздана страхом. Во всем этом, впрочем,
[373] участвовала и рука провидения, которое отвергло весь народ и все пути спасения превратило для него в пути гибели. То, что Цезарь воспретил своими угрозами, совершалось теперь над перебежчиками тайно: варвары встречали и резали беглецов еще прежде, чем другие могли их заметить, оглядываясь, чтобы не быть замеченными кем-либо из римлян, они их вскрывали и вынимали из внутренностей омерзительную добычу. Впрочем, только в некоторых найдено было золото, большинство же пало жертвой несбывшихся надежд убийц. Ввиду этой опасности, многие, решившиеся уже на переход к римлянам, теперь воздерживались от этого{67}.6. Между тем Иоанн, когда у народа уже нечего было брать, обратился к святотатственному грабежу: массу принадлежавших храму священных даров, богослужебной утвари, кувшинов, чаш и столов он приказал расплавить: даже посланные Августом и его супругой в дар кружки для вина не были пощажены. В то время, когда римские императоры во все времена окружали храм почетом и умножали его сокровища, иудей сам расхитил дары иноземцев. Своим окружающим он говорил: «Предметы, посвященные Богу, можно без всякого стеснения употребить на служение Богу, а те, которые борются за храм, имеют право черпать из него средства к существованию». На этом основании он позволил себе также взять из внутреннего храма священного масла и священного вина, которое священники хранили для окропления сжигаемых жертв, разделил их между народом, а последние без страха израсходовали того и другого больше хина
{68}. Я не могу умолчать о том, что мне внушается скорбью. Мне кажется, если бы римляне медлили с уничтожением этих безбожников, то тогда сама земля разверзлась бы и поглотила бы город, или его посетил бы потоп, или, наконец, молнии стерли бы его, как Содом, ибо он скрывал в себе несравненно худшее из всех поколений, которые постигли эти кары. Безумие их ввергло в гибель весь народ.