Иудейские древности. Иудейская война

10. Народ, как уже было замечено, содействовал падению Манаима, в надежде тем или иным способом потушить восстание; но другие в этом случае вовсе не имели в виду прекращение войны, а скорее, напротив, – возобновление ее с усиленной энергией. Вопреки настойчивым мольбам народа освободить солдат из осады они еще больше стеснили их, пока Метелл, римский предводитель, и его люди, положение которых стало невыносимым, не послали вестников к Елеазару с просьбой пощадить только их жизнь и взамен нее взять у них оружие и все имущество. Елеазар охотно согласился на эту просьбу и послал к ним Гориона, сына Никомеда, Анания, сына Саддука, и Иуду, сына Ионафана, для того чтобы подтвердить миролюбивое соглашение ударом по рукам и клятвой. Вслед за этим Метелл действительно вывел свои отряды. Все время, когда последние носили еще свое оружие, никто из бунтовщиков их не трогал и не обнаруживал ни тени измены; когда же все, согласно уговору, сложили свои щиты и мечи и, не подозревая ничего дурного, начали удаляться, тогда люди Елеазара бросились на них и оцепили их кругом. Римляне не пробовали даже защищаться или просить о пощаде; но они громко ссылались на уговор. Все были умерщвлены бесчеловечным образом, за исключением только Метелла: его одного они оставили в живых, потому что он слезно умолял их даровать ему жизнь, обещав принять иудейскую веру; даже дать себя обрезать. Для римлян этот урон был незначителен: они потеряли лишь ничтожную частицу огромной, могущественной армии. Для иудеев же это являлось как бы началом их собственной гибели; они сознавали, что теперь дан бесповоротный повод войне и что их город запятнан таким постыдным делом, за которое, помимо мщения римлян, нужно ожидать кары небесной. Они открыто наложили на себя траур, и на весь город легла печать уныния и печали. Умеренные были полны страха, предчувствуя, что и им придется потерпеть за бунтовщиков; при том резня была совершена как раз в субботу[1107], то есть в такой день, когда, ради служения Богу, иудеи удерживаются от всякой работы.

Глава восемнадцатая

Во многих местах начинаются кровавые преследования против иудеев

1. В тот же день и тот же час, как бы по высшему предопределению, жители Кесарии убили всех иудеев в городе; в один час убито было свыше двадцати тысяч, так что во всем городе не осталось ни одной иудейской души, ибо и бежавших Флор изловил и, как пленных, поместил в корабельные верфи. Кровавая резня в Кесарии привела в ярость всю иудейскую нацию. Отдельными отрядами иудеи опустошили сирийские деревни и близлежащие к границе города: Филадельфию, Себонитис[1108], Герасу, Пеллу и Скифополь. Оттуда они двинулись на Гадару, Гиппос и Гавлан, где многие здания частью разрушили, частью превратили в пепел, и пошли затем на тирскую Кедасу, Птолемаиду, Гаву[1109] и Кесарию. Даже Себаста и Аскалон не могли противостоять их набегу: они сожгли и эти города до основания и разрушили еще Анфедон и Газу. Кроме того, было разгромлено ими много деревень, лежавших вокруг этих городов, и бесчисленное множество пленных было убито. Но сирийцы, в свою очередь, убивали не меньше иудеев; они также умерщвляли в городах тех, которые им попадались в руки, и теперь они уже это делали не из одной вражды, как прежде, а для того, чтобы предупреждать грозившую им самим опасность. Вся Сирия была в страшном волнении; каждый отдельный город разделился на два враждебных лагеря, каждая часть искала спасения в гибели другой. Дни проходили в кровопролитиях, а ночи страх делал еще ужаснее, чем дни. Там, где кончали с иудеями, начинали бояться друзей иудейства. Сомнительных из обеих партий никто хотя не убивал зря, но во взаимных отношениях с ними каждый боялся их, считая их положительно чужими. Жадность к легкой наживе толкала на убийства самых благонамеренных людей из обеих партий, потому что имущество убитых разграблялось без всякого стеснения – его присваивали, точно добычу, достававшуюся на войне. Кто больше награбил, тот восхвалялся как победитель наибольшего числа врагов. Города были переполнены не погребенными трупами, старцы валялись распростертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся провинция была полна ужасов; но страшнее всех совершавшихся злодейств были опасения за те потрясения, которые грозили еще всей стране.