Иудейский вопрос

Теперь позвольте привести ценную справку из «Дневника писателя», посвященную рассматриваемому предмету. Не считая себя в последнем специалистом, покойный Достоевский своим здравым умом высказал такие мысли, которые сделали бы честь даже и присяжным «социологам». При самом горячем желании «исполнить закон Христов», Достоевский весьма робко оговаривается насчет «уравнения прав» иудеев с правами русского народа. Мучившийся этим заклятым вопросом, писатель «желал бы полного расширения прав еврейского племени, по крайней мере (!), по возможности (!!), именно, насколько сам еврейский народ докажет способность свою принять и воспользоваться этими правами без ущерба коренному населению»[139] (?!!). Высказанное желание, как вывод, не только не согласуется с предшествующими ему посылками, а, наоборот, диаметрально противоречит им, потому что эти посылки – целый обвинительный акт против иудейства. «Наверно нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою, поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество. Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть политикой, внутренними делами, нравственностью государств». «Прежде всего (слова анонимного автора, „образованного и талантливого“ [140] иудея, на письмо которого отвечал Достоевский) необходимо предоставить им (иудеям) все гражданские права (подумайте, что они лишены до сих пор свободного местожительства!, как и всем другим чужим народностям России, а потом уже требовать от них исполнения своих обязанностей к государству и к коренному населению» [141].

«Но подумайте (отповедь Дост-го) только о том, что, когда еврей „терпел в свободном выборе местожительства“, тогда двадцать три миллиона „русской трудящейся массы“ терпели от крепостного состояния, что уж, конечно, было потяжелее „выбора местожительства“. И что же, пожалели их тогда евреи? Не думаю. Нет, они и тогда точно также кричали о правах, которых не имел сам русский народ, кричали и жалобились, что они забиты и мученики. Но вот пришел Освободитель и освободил коренной народ. И что же, кто первый бросился на него, как на жертву, кто воспользовался его пороками преимущественно, кто оплел его вековечным золотым своим промыслом, кто тотчас же заместил, где только мог и поспел, упраздненных помещиков, с тою разницей, что помещики хоть и сильно эксплуатировали людей, но все же старались не разорять своих крестьян, пожалуй, для себя же, чтоб не истощить рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет: взял свое и ушел! Я только что прочел известие о том, что евреи в Южных Штатах уже набросились всей массой на многомиллионную массу освобожденных негров и уже прибрали ее к рукам по-своему, известным и вековечным своим „золотым промыслом“, и пользуясь неопытностью и пороками эксплуатируемого племени. А дней десять тому назад прочел корреспонденцию из Ковны, прехарактернейшую: „дескать, до того набросились там евреи на местное литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных опившихся, угрожая им муками ада и устраивая между ними общества трезвости“. Вслед за ксендзами поднялись и местные просвещенные экономисты, начали устраивать сельские банки, именно, чтобы спасти народ от процентщика-еврея, и сельские рынки, чтобы можно было „бедной трудящейся массе“ получать предметы первой потребности по настоящей цене, а не по той, которую назначает еврей. Ну, вот я это все прочел и знаю, что мне в один миг закричат, что все это ничего не доказывает, что это от того, что евреи сами угнетены, сами бедны, и что все это лишь „борьба за существование“, что не будь евреи так сами бедны, а, напротив, разбогатей они, то мигом показали бы себя с самой гуманной стороны, так что мир бы весь удивили. Но, ведь, конечно, негры и литовцы еще беднее евреев, выжимающих из них соки, а, ведь, те гнушаются такой торговлей, на которую так падок еврей. Во-вторых, не трудно быть гуманным и нравственным, когда самому жирно и весело, а чуть „борьба за существование“, так и не подходи ко мне близко. Не совсем уж это такая ангельская черта. А в-третьих, если писать историю этого всемирного племени, то можно тотчас же найти сто тысяч таких же и еще крупнейших фактов. Любопытно то, что чуть лишь вам понадобится справка о еврее и делах его, – не ходите в библиотеки, не ройтесь в старых книгах, не ищите, не трудитесь, а протяните лишь руку к какой хотите первой, лежащей подле вас, газете: непременно найдете что-нибудь о евреях, – все одни и те же подвиги! Так, ведь, это что-нибудь да значит. Разумеется, мне ответят, что все обуреваемы ненавистью, а потому все лгут. Но, в таком случае, тотчас рождается другой вопрос: если все до единого лгут и обуреваемы такою ненавистью, то с чего-нибудь да взялась же эта ненависть, ведь, что-нибудь значит же эта всеобщая ненависть, „ведь что-нибудь значить же слово все“, как восклицал некогда Белинский?!»[142].