Иудейский вопрос

Что касается положения иудеев в средневековой Европе, то в каждом государстве с ними приключалось почти одно и то же: и народы, и правители вздыхали только об одном, как бы избавиться от этих необыкновенных граждан. Иудей в глазах тогдашних христиан представлялся худшим по сравнению с самым отъявленным язычником. На официальном языке церкви он назывался perfidus, – человеком, не заслуживающим никакого доверия. Естественных средств казалось недостаточно для обращения «вероломных», и потому осталась одна надежда только на сверхъестественную помощь. «Оremus et pro perfidis Judaeis» гласит литургийная молитва в великий пяток[35]. Очевидно, не легко жилось молитвенникам, но и судьба иудеев была подчас настолько жестокой, что они не знали, чем только умолить гонителей о пощаде. В смысл ultima ratio они ссылались на то, чтоб их не истребляли до конца хотя бы для напоминания своим гонителям о Христовых страданиях [36]!

И новая история не принесла чего-либо особого в отношения между иудеями и христианами: «суть» дела осталась такою же, какой и была. В той самой Франции, в которой торжественно провозглашены были на весь мир «droits de I'homme», нашелся непримиримый враг «самого ненавистного и бесчестного» народа, – это тот самый Вольтер, на которого, разве только по недоразумению, почему-то уповают, даже, такие иудейские ученые, каким был покойный Джеймс Дармстетер[37]. Фернейский же отшельник не находит слов для выражения своего крайнего презрения к «невежественному и варварскому народу» [38], дышащему «религиозной ненавистью ко всем другим нациям и возмущающемся против всех властей, пресмыкающемуся в несчастии и наглому в благополучии» [39]. Презренное «l’argent fut l’objet de leur conduite dans tous les temps» [40]. Позднейший потомок «свободных мыслителей», Ренан «готов прежде всех признать, что семитическая раса, сравнительно с индоевропейской, представляет собой une combinaison inferiore de la nature humaine» [41]. «Поразительная простота (simplicite) семитического духа», пишет в другом месте тот же ученый, «стесняет человеческий мозг, замыкает его для всякой возвышенной идеи, для всякого утонченного чувства, для всякого разумного исследования» [42]. Если считать «разумными» эти рассуждения Ренана, то нельзя признать такими же высказанные им в речи «О первоначальном тождестве и постепенном разделении между иудейством и христианством» [43]. Впрочем, на то были особые, хотя и недостойные знаменитого писателя причины, из которых главнейшая – в бароне А. Ротшильде [44], если только не признать такою тот furor judaicus, с которым в свое время считался, даже, сам Цицерон [45]. Но что касается иудейской политики европейских вельмож, то несомненно ее «толерантность» в ущерб «своим» объясняется экономической зависимостью правителей от иудеев: государям нужны были деньги на войну, а дворянству – на роскошную жизнь. «Саранча и гусеницы, пожирающие мою Францию»! кричал на иудеев сам великий Наполеон и сам же потянулся к ним за золотом, даруя им с процентами свое высокое покровительство. Граф Мирабо является сердечным другом иудеев, благодаря «умным женщинам» из того же племени [46]. Князь Дальберг за полмиллиона гульденов продает полное гражданское полноправие франкфуртским иудеям. Подкупленные банкирским домом Ротшильдов, Гарденберги и Меттернихи, вопреки единодушному протесту «союзников», становятся на сторону иудеев, пренебрегают своими национальными интересами и великодушно даруют своим благодетелям потомственное дворянство [47]. Таких примеров измены «своим» более, чем достаточно. К несчастью, эти примеры заразительны, как чума, и не она ли распространилась теперь по лицу русской земли, в требовании, под знаменем «освободительного движения», полноправия живущим в России иудеям?