Иудино племя

Свекор нисколько не удивился – как будто ждал ее. «Что, слабоват Федька? – усмехнулся он, кладя на тумбочку книгу, которую читал. – Да уж, куда ему с такой бабой сладить. Ну, иди сюда».

Зажмурившись, Фира нырнула под одеяло, зная уже, что будет ненавидеть этого человека всю свою жизнь – за власть над собой. Да, будет ненавидеть – и подчиняться. Подчиняться и ненавидеть.

Федор был похож на серенький летний дождь: ровный, монотонный, привычно-раздражающий. Да, он был добр и заботлив, умен и талантлив – Фира не спорила. Но она ни капли, ни капельки его не любила. А при таком раскладе мужчина может быть сплавом Аристотеля, Шекспира и мистера Вселенная, но вызовет лишь глухую досаду. К тому же покойная мать Федора была женщиной верующий, в вере воспитала и сына. К ужасу Фиры, которая, согласно общепринятому мнению, считала, что в Бога верят исключительно старые и убогие, муж захотел венчаться. И даже спросил у приехавшей с девочками тещи, как по ее мнению, не согласится ли Фирочка принять крещение.

Вот тут-то все и открылось. Арон Моисеевич умер за несколько месяцев до свадьбы, поэтому мать и решила обо всем рассказать.

Фира рыдала, кричала и падала в обморок. Федор метался по квартире с нашатырем и сердечными каплями. Мать сычом сидела в углу с видом оскорбленной добродетели. И только Иван Алексеевич хладнокровно наблюдал за скандалом, пряча в бороду усмешку.

К счастью, вопрос о венчании как-то отпал сам собой. Федор по воскресеньям и праздникам исправно ходил в храм, смиренно терпел ее насмешки, молился и соблюдал посты.

- Прости, - говорил он Фире, целомудренно отодвигаясь на край супружеского ложа. – Сейчас нельзя.

- Да-да, я понимаю, - фыркнув, кивала она.

А дождавшись, когда он заснет, уходила к Ивану Алексеевичу. Быть пойманной на месте преступления Фира не боялась: Федор спал так крепко, что вряд ли его разбудил бы даже выстрел из гаубицы.

Через год родился Валера. Кто был его отцом, Фира точно не знала, но подозревала, что не муж. А уж близнецы Зоя и Кирилл и вовсе были копией «деда». С каким-то темным злорадством она думала о том, что Федор считает своими детьми единокровных братьев и сестру.

Иван Алексеевич умер от сердечного приступа в 60-ом, когда близнецам исполнилось всего пять лет, - совсем еще нестарым. Федор оказался единственным наследником изрядного состояния, а талантом он намного обогнал отца. За украшения, выходившие из-под его тонких, легких пальцев, платили очень большие деньги, богатые дамы записывались в очередь и на все были готовы, лишь бы получить колечко или серьги «от Пастухова». Он и для жены делал украшения, но та редко носила их, равнодушно складывая в шкатулку.

Деньги к деньгам – они богатели, и никакие экономические катаклизмы не могли этому помешать. Федор вкладывал деньги с умом, и они неизменно возвращались к нему с прибылью. Даже в те годы, когда понятие «частный капитал» было исключительно ругательным. А уж с началом «перестройки» - и говорить нечего.

Раздражало – особенно! – Фиру то обстоятельство, что Федор огромные суммы тратил на благотворительность. С годами его религиозность стала еще сильнее, и это ее просто бесило. Федор крестил детей, а потом и внуков, пытался водить их на службы, рассказывать о Боге, но Фирины ядовитые насмешки сделали свое дело, ничего у него не вышло. Только из внучатой племянницы Галины, словно в насмешку, получилась отвратительная святоша.

Умирал Федор долго и мучительно, после инсульта его разбил паралич. Фире действовали на нервы его капризы, вонь от испачканных простыней – и, хотя дети были против, она сдала мужа в больницу для хроников. Как досадную помеху. Как старую, не нужную больше вещь. Он и на самом деле давно был ей не нужен. Все дела вот уже несколько лет она вела сама.

Завещание Федора буквально вывело ее из себя. Нет, он все оставил ей, но только с одним условием: истратить определенную – очень даже немаленькую! – сумму на постройку недалеко от их нового загородного дома под Волховом часовни во имя его Ангела – великомученика Феодора Стратилата. И вот теперь она должна терпеть соседство этой уродливой деревянной постройки, где по праздникам приезжий священник служит обедню и поминает «благоустроителей храма сего» - Федора и ее, рабу Божию Глафиру.

Эсфирь Ароновна встала, одернула платье, купленное на прошлой неделе в Стокгольме, куда она летала по делам своего холдинга. От платья – не помялась ли юбка? – мысли плавно перетекли к делам. Самой ей уже не было особой нужды проверять ежеминутно всех и вся. Механизм отлажен, работает прекрасно. Но все равно хозяйский догляд необходим.

А ведь достанется все это одному человеку. Одному единственному.

Эсфирь Ароновна давно уже решила, что будет так – и только так. Такой вот она приготовила своим дорогим наследничкам сюрприз. Эх, жаль, что не увидит она их вытянувшиеся физиономии, не услышит гневно-разочарованных воплей, когда откроют ее завещание.